честны, но прежде всего слишком откровенны – особенно тогда, когда у них все было хорошо. Тогда они всем рассказывали о своем счастье. И это приводило к непредвиденным последствиям. Лебон, которого я упомянул, написал, что толпа в интеллектуальном отношении всегда стоит ниже изолированного индивида, но с точки зрения чувств и поступков, вызываемых этими чувствами, она может быть лучше или хуже его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от того, какому внушению повинуется толпа. У нас, немцев, издавна была странная тяга к тому, чтобы в случае беды всегда винить самих себя. Это широко открывает ворота клевете. Если что-то пойдет не так в Третьем Рейхе, мы, немцы, сами его уничтожим.

Фон Кнобельсдорф отставил коньяк, видно было, что он напряжен.

– Манфред, я закончу, вы поймете, что никакой крамолы в моих словах нет, – принц был само спокойствие и господин «логика».

Он продолжал:

– Доказательством того, что успех составляет одну из главных основ обаяния, является одновременное исчезновение обаяния с исчезновением успеха. Герой, которого толпа превозносила только накануне, может быть на другой день осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет тем сильнее, чем больше было обаяние. Толпа смотрит тогда на павшего героя как на равного себе и мстит за то, что поклонялась прежде его превосходству, которого не признает теперь. Когда Робеспьер посылал на казнь своих коллег и множество современников, он пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь перемещению нескольких голосов лишить его власти, и он немедленно потерял свое обаяние, и толпа провожала его на гильотину градом таких же проклятий, какими она осыпала его прежние жертвы. Верующие всегда с особенной яростью разбивают богов, которым поклонялись некогда. Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно может прийти в упадок и вследствие оспаривания, но это совершается медленнее. Однако именно такой способ разрушения обаяния гораздо более действенен. Обаяние, которое подвергается оспариванию, уже перестает быть обаянием. Боги и люди, сумевшие долго сохранить свое обаяние, не допускали оспариваний. Чтобы вызывать восхищение толпы, надо всегда держать ее на известном расстоянии.

– Фридрих, я все-таки не понимаю, – начал было фон Кнобельсдорф, но принц остановил его жестом руки.

– Я сейчас уже закончу, вы все поймете. Вы знаете, я жил во времена монархии, как сын правящего князя. Ребенком я испытывал, как тесно, откровенно и верно наш народ чувствовал свою связь с нашей семьей – и наоборот: наша семья чувствовала себя связанной с нашим народом. Самым явным доказательством этого был тот факт, что Ландтаг княжества Шаумбург-Липпе еще за несколько дней до отречения от престола моего самого старшего брата единогласно просил своего суверена, чтобы тот не отказывался от трона, а оставался. Тогда СДПГ в нашем местном парламенте была самой сильной партией! Но давление со стороны императора, а также имперского правительства было слишком сильным – а наша земля слишком маленькой – чтобы этот единичный ход был бы возможен. От обороны родины все отказались. Наш фюрер Адольф Гитлер старается сейчас осуществить государственную реформу в Империи. Это означает присоединить маленькие государства к большим, т. е. включить их в состав земель, «внутри» которых они находились, но пользовались традиционной автономией, чтобы управление стало лучше и дешевле и чтобы укрепить единство рейха. Я недавно получил аудиенцию с фюрером и рассказал ему о том, что я в 1928 году с самым большим успехом сделал для нашего Шаумбург-Липпе. И знаете, его это настолько воодушевило, что он немедленно вызвал имперского министра внутренних дел и со словами: «Этот молодой принц – самый лучший демократ из всех нас, ему нужно помочь!», попросил как можно скорее проверить, можно ли сохранить автономию Шаумбург-Липпе. Так вот, фюрер сообщил мне потом лично, что моя родина останется вольным государством, т. е. самостоятельным в рамках Рейха. Понимаете? Гитлер сделал исключение по отношению к своей собственной имперской государственной реформе, пошел против собственного принципа, теперь вам понятно, что резиденция рыцарского ордена СС находится вне рейха, а значит, даже если что-то произойдет с рейхом, то орден останется в неприкосновенности. Хоть на маленькой земле, но независимой. Гитлер и Гиммлер строят новый Ватикан на территории Римской Империи, если говорить образно. И пока это все, что я могу вам рассказать сегодня. Со временем вы все узнаете, Манфред, – произнес принц и допил свой коньяк.

Глава 24

«Артем, поднимайтесь! Идем покупать часы», – гласила смс в мессенджере. Каховский уже как двадцать минут завтракал в отеле, когда Сигизмунд соизволил напомнить о себе.

«Антиквар перебрал вчера, но все помнит», подумал Артем, делая глоток капучино. – Время – 9.20, магазины откроются через сорок минут. Банки уже открыты».

Созревший в голове план об использовании Ламме Гудзака, он же Сизи Причалов, состоял в следующем: вдвоем они идут в часовой бутик, находящийся вблизи банка, где Артем хранил ключ. Там, как и обещал Сигизмунд, торгуются, и пока Причалов будет на кураже, Артем пойдет в банк. Выйдя из хранилища, Артем наберет по телефону и мессенджеру Сигизмунда и скажет, что из банка не выйдет, пока Сизи не свяжется с Глыбой. Или еще кем. И сообщит, что кадильницы здесь нет, но зато есть ключ. И Артем намерен лететь в Россию за артефактом, но не намерен возвращаться в Берлин, даже если сдохнет от отравы, так любезно доставленной в организм через левую ягодицу. Артем рассчитал, что если Сизи – человек Глыбы, то сразу передаст эту информацию. Если люди Глыбы следят за Артемом, им не составит труда прочесть его мессенджер или прослушать телефон. И уж сто процентов они не дадут ему умереть, пока не нашли искомое. А потому должны привезти препарат для продления жизни прямо в Цюрих. Вся эта история с возвращением в Берлин, да и с кортиком тоже, была, по мнению Артема, для отвлечения внимания. Не нужен им никакой кортик, им нужна кадильница, и они не уверены, что предмет в швейцарском банке. Не настолько они глупы. А раз так, то не будут рисковать и значит где-то рядом ходит их человек с лекарством. Если вообще история с ядом не блеф, который трудно проверить. И Сигизмунд им не нужен, если только он не их агент или просто персонаж психологического эксперимента, ради жизни которого Артем, как порядочный человек, должен вести себя порядочно.

«Сизи, я давно уже встал, поел, выпил кофе и готов оценить ваш талант переговорщика», – вложил Артем двоякий смысл в ответ, посылая смс.

Через двадцать минут мужчины встретились в холле отеля. От Причалова пахло забродившим пивом, голодным утром и изрядной дозой одеколона. Видимо, Сигизмунд понимал, что