Шрифт:
Закладка:
Поэтому в мудрости своей и в своем предвидении Мадонна прислушивалась к ним и внимала их мольбам, хотя они, возможно, не сразу понимали, как надежно это было. А ныне она взяла на себя попечительство над тем письмом, которому дóлжно было прийти к Джо.
Ближе к полуночи мисс Пибоди заглянула в шестую комнату и попросила одолжить ей таблетки от бессонницы, ее собственные подошли к концу. Миссис Моррис сказала, что у нее таблеток нет, а если не спится, она обычно читает или сидит у окна.
– Я только и делаю, что думаю о них, – сказала Пибоди. – Позвольте мне быть откровенной. Вы понимаете, это причиняет мне такую боль! Мы никогда не обращали внимания на них, самых малых мира сего! Подумайте, мы ничего вообще о них не знаем, кроме того, что они приехали с Балтики или откуда-то из Европы. А о чем это нам говорит? Да вообще ни о чем! Мы не знаем даже их имен!
– Нет, – ответила миссис Моррис. – А теперь у нас скверно на душе. Это пройдет, мисс Пибоди, это пройдет!
– Не знаю, – прошептала Пибоди, – не знаю, пройдет ли это когда-нибудь!
На ней было ночное одеяние с рюшами, что-то первобытно-блеклое и неопределенное, абсолютно присущее именно ей – типично пибодевское ночное одеяние.
Элизабет Моррис, натянув на себя одеяло, посмотрела на часы.
– Смерть, муки! – прошептала гостья и села на диван. – Никогда не знаешь покоя. Не одно, так другое. Миссис Моррис, я так устала. У всех людей одни только горести, и потом, я всегда думаю, что можно было бы как-то этому помочь.
Миссис Моррис заметила, что предположительно можно было бы что-то сделать, но сейчас легче всего найти утешение в явном желании сестер Пихалга оставаться в покое только друг с другом. Прежде всего бежишь к тому, кто громче кричит, и забываешь тех, кто живет в молчании.
Поглядев на нее, Пибоди сказала:
– Мне нехорошо. Я боюсь! Ведь не знаешь, когда это случится; это может грянуть в любой момент!
– Разумеется, – сердито ответила миссис Моррис, – в любой… Можно умереть в любой момент, и это, надо полагать, еще не все в этом мире…
Ее гостья начала всхлипывать.
– Милая мисс Пибоди, прошу вас, перестаньте! Когда я говорю, что это еще не все в этом мире, то я права. Конец грянет совсем просто, а у таких старух, как мы с вами, это, верно, много времени не займет.
– Не займет? – прошептала Пибоди. – А сколько времени? Расскажите подробнее! Не сердитесь на меня…
– Это, – произнесла Элизабет Моррис, – это глупая и несерьезная беседа. Время позднее. Но насколько я понимаю, стоит беспокоиться только из-за одного, и это – стремление не пугать людей, когда умираешь, и не заставлять их страдать угрызениями совести. Если уж мы устраиваем такой спектакль под названием «жизнь», то, по крайней мере, могли бы попытаться обрести чувство собственного достоинства, когда все кончено. Мисс Пибоди, можете спать совершенно спокойно. Будьте добры, выключите свет, когда пойдете! Налево у дверей…
Эвелин Пибоди тотчас поднялась, а когда в комнате было уже темно, спросила:
– А что потом? Потом – ничего не остается?
– Ну… да, разумеется, – ответила миссис Моррис, – масса дел. Вся вечность! Мисс Пибоди, вы будете удивлены!
9
Джо поливал водой обезьянью клетку. Он видел, что Линда пришла и ждет его возле кассы. Но он продолжал спокойно работать и даже не помахал ей рукой. Когда клетка была вычищена, он вставил новую кассету в магнитофон, включив его на полную громкость, и закричал в кассу:
– Я убегаю на полчаса. Если придут посетители, дайте каждой фру ее гибискус!
Он прошел мимо Линды с магнитофоном в руке, мимо мотоцикла, стоявшего на своем обычном месте. Было очень жарко. Они продолжили путь друг с другом рядом по пирсу, и он все время держал магнитофон на той же самой громкости, дозволяя джазу заполнять голову стучащей пустотой.
Выйти далеко на пирс отнимает безнадежно много времени, но, к счастью, они были там через минуту, даже меньше! Иногда в ветреную погоду он выезжал на мотоцикле, поворачивал: поворот – и он объезжает набережные, чтобы перейти на полную скорость… А потом всю дорогу мчаться по прямому пути, напрягаясь всем телом и склоняясь навстречу ветру, тормозя и удерживая колесо машины у самой обочины канавы. Ноги резко упираются в асфальт. Звук магнитофона, чистый, предельно громкий, похожий на джаз, словно дыхание. Магнитофон, джаз, Иисус. Самое лучшее для того, кто хочет Его встретить и все понимает. Они прошли вперед и, свесив ноги, уселись на краю набережной.
Магнитофон выдал нечто абсолютно фантастическое.
– Хочешь хот-дог с горчицей или только с кетчупом? – прокричала Линда. Положив носовой платок на землю, она достала кока-колу и хот-доги.
– Что ты сказала? – закричал в ответ Джо. – Говори так, чтобы слышать, что ты скажешь!
– Горчицу! Хочешь горчицу?
Как это похоже на нее! Обычный человек, который не любит джаз, закричал бы:
– Выключи музыку! Приглуши, от нее можно сойти с ума!
Но только не Линда, нет. Она молчит и страдает – и спрашивает, хочет ли он горчицу, а если взять ее, Линду, с собой на дискотеку, она вежливо слушает, кивает, улыбается, подбадривает и походит на памятник самообладанию. Тысяча миль отсюда. Тысяча миль отсюда, как ее мама! Невероятно!
Повернув голову, он увидал, что Линда хохочет. Лицо ее было открыто навстречу радости, и она не могла успокоиться. Обвив руками его шею, она закричала:
– Горчицы нет! Я забыла ее! Разве это не весело?!
Кассета доиграла до последнего крещендо барабанов, и он заорал изо всех сил, что любит ее, и запись кончилась, так что эти три слова: «Я люблю тебя!» – вылетели в абсолютной тишине и стали могучими, громаднее, чем море! Лежа рядом с ней, он шептал: она получит абсолютно все, что хочет, все… она может выбрать в сувенирной лавке все, что угодно, если только покупка не слишком дорогая.
– Я хочу заняться любовью, – сказала Линда. – Именно сейчас я очень хочу любить тебя!
– Но они могут увидеть нас!
– Вовсе нет! Издали мы всего лишь две мелких точечки. Никто и не увидит, рядом ли эти точечки, или же они друг на друге.
– Ты столько болтаешь! – сказал Джо.
Поднявшись, он посмотрел на хот-доги, забытые на носовом платке, он чувствовал себя глупцом. Линда попросила один хот-дог с кетчупом и, пока ела, смотрела
