Окрыленные бояре легко согласились с требованием отдать половину земель Софийского дома и всех новгородских монастырей. Зато для владыки Феофила это стало страшным ударом. Славно же отблагодарил его великий князь за все старания, за скрытую помощь Москве, за бегство владычного полка на Шелони! В один миг новгородская церковь лишилась большей части своих богатств, и в этот же самый миг пугливый и угодливый Феофил из скрытого союзника Москвы обернулся ее скрытым ненавистником.

А торг еще продолжался. Чтобы сохранить видимость приличий господа просила, чтобы государь закрепил условия мира крестоцелованием. В ответ прозвучал надменный отказ: господин не дает клятв своим слугам! Ну, пусть хотя бы его бояре поцелуют крест! — настаивали послы. Нет и снова нет! Пришлось утереться.

И настал черный для новгородцев день 13 января 1478 года. С протяжным скрипом отворились городские ворота, впуская московские полки во главе с Федором Хромым и Стригой-Оболенским. Сам великий князь в покоренный Новгород въехать поопасался — в городе еще свирепствовал мор.

Два дня спустя во всех пяти концах новгородцы присягали московскому государю. Полуживые от голода и болезней горожане целовали крест и послушно повторяли присягу, хотя имелось в ней позорное, допрежь немыслимое обещание доносить друг на друга, если кто замыслит худое против государя. И это стерпели: снявши голову, по волосам не плачут.

Тем временем великий князь начал распускать войско, чтобы не кормить его понапрасну. Первыми отправил псковичей, словно в насмешку одарив их позолоченным кубком и злющими, как псы, новыми наместниками. Псковичи были и этому рады. Дозволил сохранить вечевые порядки, и на том спасибо! Вместе с псковичами отправлен был домой и князь Данила Холмский, к которому Иван Васильевич еще питал остуду.

А вот с братьями — Андреем Большим и Борисом Волоцким — Иван Васильевич совершил промашку. Пожадничал, забрал всю новгородскую добычу себе, а их спровадил с пустыми руками, и теперь братья на все лады проклинали Иванову алчность. Себе отхватил земель немерено, дань серебром, да еще триста возов всяческого добра, а им за все труды и осадные мытарства — шиш да кумыш! Знал бы Иван Васильевич, чем это потом аукнется, умерил бы свою скупость, зато для новгородцев она обернется спасением от еще больших бед.

Но это будет потом, а пока великий князь уже в который раз поднимался на крышу Георгиевского собора Юрьева монастыря, чтобы с высоты этого сурового великана рассмотреть лежащий у его ног Великий Новгород. И всякий раз его охватывала буйная, подмывающая радость. Сбылось то, к чему он шел столько лет, сделано великое дело!

5

Все дни новгородской осады толмач Дмитрий Герасимов находился рядом с Аристотелем Фиораванти. Зодчего часто требовал к себе великий князь, и они мчались в село Лошинское. Город еще не был взят, а государь уже думал далеко наперед, поручив итальянцу измыслить план будущей новгородской крепости по последнему слову фортификационной науки. Такие же цитадели великий князь собирался построить и в других пограничных городах своего разросшегося государства. А венцом всего должен стать новый Московский Кремль, да такой красы и мощи, чтобы все недруги полопались от зависти.

— Но это потребует огромных денег! — сомневался Аристотель.

— Деньги скоро будут, — усмехался Иван Васильевич, многозначительно кивая в сторону Новгорода.

— А как же Успенский собор? — тревожно спрашивал итальянец, тосковавший по начатой стройке.

— И собор построим! — успокаивал его великий князь. — Но теперь главное — крепости. На нас Казимир с Ахматом давно зубы точат, да и шведы с ливонцами враз набросятся, если слабину почуют.

Переводя эти беседы, Дмитрий видел, как рождается в голове государя великая держава с еще непривычным именем — Россия! Умом Дмитрий понимал и разделял эти помыслы, но его сердце нестерпимо болело за родной Новгород. И от этой раздвоенности было тошно на душе, как будто он предал что-то самое дорогое.

По вечерам, вернувшись с пронизывающего холода поозерской равнины в келью Юрьева монастыря, итальянец и толмач топили печь, пили горячее вино и вели долгие разговоры. Дмитрий обстоятельно рассказывал Аристотелю про то, как устроена новгородская жизнь. Зодчий сочувственно внимал, дивясь поразительному сходству здешних порядков с Генуей, Флоренцией, Венецией и другими итальянскими городами-республиками. Много рассуждали о том, что лучше — власть государя или власть народа. Мне больше по сердцу демократия, отвечал Аристотель, но власть монарха часто оказывается сильнее власти демоса. Свобода только тогда чего-то стоит, если она способна защищаться. Как часто свободные народы падали под ударами отсталых, но воинственных племен, во главе которых стоял сильный и безжалостный вождь.

Но если мы и Москва один народ, не успокаивался Дмитрий, зачем столько крови и жертв? Разве нельзя было миром привлечь к себе республику? Новгородцы — разумные люди, со временем они смогли бы оценить все блага, которые им сулит тесный союз с Москвой. Так почему бы не оставить новгородцам хотя бы часть их привычного жизнеустройства? Увы, увы, вздыхал Аристотель. Власть, она как женщина, ее нельзя поделить, к тому же она развращает человека. Чем больше власти, тем больше ее хочется.

15 января итальянца снова вызвал к себе великий князь и приказал ему снять вечевой колокол и приготовить его для отправки в Москву. В тот же день зодчий отправился в Новгород в сопровождении московского боярина, который должен был обеспечить его всем необходимым.

6

Дмитрий Герасимов с волнением рассматривал Великий Новгород, который покинул почти семь лет назад. Всегда оживленный и шумный город был непривычно безлюден. Снег на крышах домов лежал как белый саван, на неубранных улицах там и сям валялись полузасыпанные трупы. Редкие прохожие жались к оградам, окидывая всадников враждебными взглядами, и от этих взглядов Дмитрий ежился, как будто кто-то насыпал ему за ворот горсть колючей снежной шуги.

Они миновали Великий мост, тоже безлюдный. Юродивый Миша, босой и дрожащий от холода в своих лохмотьях, вопреки обыкновению ничего не крикнул им вслед и не стал швыряться конскими яблоками, а только отрешенно глядел куда-то вдаль, словно видел там, за голубым окоемом неба, что-то ведомое ему одному.

Торг тоже опустел, но жизнь сюда уже начала возвращаться, открылись несколько лавок, купцы разгружали привезенный товар.

Ярославов двор по колено замело снегом. Двери вечевой избы распахнуты настежь, змеистая поземка гоняла по двору обрывки грамот. Здесь уже потрудились московские дьяки: важные документы изъяли, остальное изодрали в клочья. Вечевой помост успели разобрать, и теперь на его месте