был повод к войне, и повод быстро сыскался. По весне приехали в Москву со своими жалобами подвойский Назар и вечевой дьяк Захар Овинов. То ли по чьему-то лукавому наущению, то ли по собственному разумению назвали челобитчики великого князя Ивана Васильевича не, как обычно, господином, а государем. Мелочь вроде бы, да только в политике мелочей не бывает. Великому князю было доложено, что новгородские послы желают присоединиться к Москве, а его видеть своим государем.

Тотчас было отправлено в Новгород московское посольство во главе с воеводой Федором Хромым. На спешно созванном вече послы торжественно объявили новгородцам радостную весть: великий князь Иван Васильевич, уступая вашим просьбам, согласен стать вашим государем и будет править вами так же, как всеми прочими своими землями. А здесь, на вечевой площади, надобно построить государев дворец.

Когда боярин умолк, установилась мертвая тишина, а потом вече взорвалось такими яростными криками, что московские послы поспешили убраться от греха подальше. Нет, не хотели новгородцы другого государства, не хотели жить по чужой воле, а хотели оставаться свободными людьми, самим управлять своей жизнью!

Ошибся в своих расчетах московский государь, думая, что черный люд продаст свои вольности за чечевичную похлебку. Оказалось, что простой ремесленник дорожит ими не меньше, а пожалуй, что и больше, чем дрожащий за свои богатства знатный боярин, успевший тайком съездить в Москву и попроситься на государеву службу. Был среди таких «переветников» даже Василий Казимир — ближний друг Дмитрия Борецкого и незадачливый предводитель новгородского войска на Шелони. Уж, казалось бы, ему-то вся стать по гроб жизни ненавидеть Москву, да вот беда: умен был боярин Василий, давно понял, куда дело клонится, потому и поспешил перекинуться в стан победителя. Последовал за ним и завсегдатай «жидовских посиделок» боярин Григорий Тучин. Вместе с Федором Борецким Тучин участвовал в набеге на Славкову и Микитину улицы, после суда на Городище оказался в темнице, но, освобожденный по ходатайству владыки Феофила, тайно поступил на службу московскому государю.

Прямо с веча разъяренный народ бросился громить усадьбы радетелей Москвы. Первым погиб посадник Василий Никифоров. Под жестокими побоями признался боярин, что целовал крест великому князю, но божился, что никакого урону Новгороду не наносил. Не поверили, насмерть забили камнями. Захар Овинов и его брат — посадник Кузьма искали спасения на владычном дворе, но набежавшая толпа разорвала их прямо под окнами владыки. Еще одного боярина зарубили топорами прямо на вечевой площади.

Пока новгородцы буйствовали, московские послы прятались на Городище. После того как страсти улеглись, им вручили грамоту новгородского веча. В ней новгородцы вежливо, но твердо извещали великого князя московского, что никакого другого государства они не хотят, а хотят, чтобы все оставалось по старине. И что послов новгородцы к великому князю не посылали, а если что по своей дурости и сказали подвойский Назар и дьяк Захар, так они за это уже ответили. А еще вече выражало надежду, что и впредь между Великим Новгородом и великим князем сохранятся мир и согласие.

Да только зря тешили себя новгородцы несбыточными надеждами. Клацнув, уже защелкнулся железный капкан государевой воли.

— Это ж за кого они меня принимают? — гневно вопрошал великий князь своих ближних. — Сначала сами зовут государиться, а потом свои же слова назад берут. Как такое стерпеть?

— Никак нельзя! — согласно кивали ближние.

5

Свой третий поход на Великий Новгород московский государь готовил с привычной неспешностью и основательностью. Первым делом разослал во все русские земли призыв покарать новгородцев за некие их преступления. За какие именно преступления — не сказывал.

Всю осень слетались вороны черные клевать ворону белую. Одни шли воевать по принуждению, другие — в надежде пограбить, но всех опять сплотила давняя нелюбовь к богатому и своевольному Великому Новгороду, осмелившемуся жить не так, как живут они.

Явились со своими войсками братья великого князя Андрей Большой и Борис Волоцкий. Радостно скаля зубы в предчувствии резни, примчались касимовские татары царевича Данияра. Прислали свое ополчение тверичи, костромичи, владимирцы, боровичане, галичане, калужане, муромцы.

А вот с псковичами вышла небольшая заминка. Не хотел младший брат снова идти на старшего. Нутром чуяли псковичи, что, разделавшись с Новгородом, Москва рано или поздно доберется и до Пскова. Тянули до последнего, и только получив грозный приказ, поспешили выступить.

Предвидя, что, наученные Шелонью, новгородцы не решатся воевать в открытом поле, а запрутся за крепостными стенами, государь повелел взять в поход осадные пушки, отлитые Аристотелем Фиораванти. Ему же поручил командовать артиллерией.

Во главе полков великий князь поставил лучших своих воевод, уже не раз бивавших новгородцев: Федора Хромого, Стригу Оболенского, Василия Образца. Долго раздумывал, кому доверить передовой полк, и все же остановил свой выбор на выпущенном из темницы Даниле Холмском. Уж больно возгордился князь Данила после своих громких побед, пришлось его малость охолонуть. Теперь будет умнее.

30 сентября 1477 года огромное московское войско двинулось в поход. Впереди быстрым маршем шел отряд касимовских татар царевича Данияра, которому была поставлена задача не дать новгородцам сжечь окрестные монастыри и села, в которых должно будет разместиться осаждающие.

Глава 15. Последнее вече

1

Той душной ночью боярыне Марфе не спалось. Накануне над городом разразилась сухая гроза, часто полыхали зарницы, выхватывая из мрака угольно-черные силуэты башен Детинца. Ждали дождя, но дождя не было. В рубиновом свете лампад домашнего киота смутно рисовался темный лик Спасителя. Уставясь в темноту, Марфа вела скорбный счет своих утрат. Сгинули на карельском берегу первый муж и двое сыновей, рано умер второй муж Исак Борецкий, лег на плаху сын Дмитрий. Ушла в монастырь, а значит, умерла для мира дочь Ксения. Этой весной скончался в муромском заточении, приняв перед смертью монашеский постриг, младший сын — буян Федор. Младшая невестка умерла в родах, оставив на руках у Марфы семилетнего сына Васяту. Старшую невестку забрал к себе сват Яков Короб, так и не простивший зятю тайного венгерского брака.

Опустело родовое гнездо Борецких. Затихли шумные пиры, собиравшие чуть ли не всю новгородскую знать. Из всех единомышленников остались Марк Панфильев, Григорий Арзубьев, Иван Савелков да Юрий Репехов. Одни переметнулись к Москве, другие затихли в надежде переждать худые времена.

«За что караешь, Господи?»— беззвучно вопрошала Марфа.

И жестоким ответом вдруг всплыли в памяти пылающие карельские деревни, сожженные по ее приказу в отместку за мужа и сыновей, сваленные в кучу тела убитых рыбаков, вой баб и глаза