— Скажи на милость, Ревекка, чего ты вѣчной вздыхаешь и злишься? допрашивалъ отецъ мою мать, недовольнымъ тономъ.

— А по твоему какъ, радоваться, что ли?

— Наше положеніе жалкое, — это правда, да вѣдь бываетъ и хуже!

— Большое утѣшеніе, нечего сказать.

— Ты всегда ропщешь, а еще набожная!

— Ну, ужъ о набожности лучше молчалъ бы, когда другіе молчатъ.

— Не ты ли та, которая молчитъ?

— Еслибы я вздумала говорить, ты не то бы услышалъ.

— Въ чемъ же ты можешь меня упрекнуть?

— Еще спрашивать вздумалъ!

— Да въ чемъ же, въ чемъ? настаивалъ отрцъ.

— Не думаешь ли, что Богъ забылъ прошлые твои грѣхи?

— Какіе грѣхи?

— Да тѣ грѣхи, за которые… Мать замолчала.

— Да какіе же?

— Что толковать! Ты самъ хорошо знаешь. Но за что же я, я-то за что страдаю, Боже мой?

— Ты — дура, что съ тобою толковать!

— Ты-то больно уменъ. Много проку отъ твоего ума. Насмѣхаться надъ вѣрой — не много ума нужно.

— Да когда же я насмѣхался надъ вѣрой?

— Всегда и при всякомъ случаѣ.

— Повторю еще разъ, что ты дура, и больше ничего. Я насмѣхался надъ глупостями, а ты эти глупости смѣшиваешь съ вѣрой.

— У тебя все — глупости, а ты своимъ великимъ умомъ, и такихъ глупостей не выдумалъ.

— И слава-Богу что не выдумалъ: достаточно глупцовъ и безъ меня.

— И сына портишь.

— Чѣмъ же я сына порчу?

— А вотъ, мелешь всякій вздоръ при немъ, вотъ онъ себѣ и забралъ въ голову, что можно и не молиться.

— Отчего же ты не надзираешь за нимъ? Ты же знаешь, что у меня свободной минуты нѣтъ.

— Желала бы, чтобы ты возился цѣлые дни на кухнѣ и съ этими проклятыми дѣтьми.

— Погоди, Ревекка, потерпи, все перемѣнится къ лучшему, задабривалъ отецъ.

Наступила пауза.

— О моихъ молитвахъ заботятся, а о сапогахъ и кафтанѣ и не вспомнятъ, проворчалъ я въ носъ.

— Послушай, жена! послышался опять голосъ отца.

— Что?

— Знаешь, что меня больше всего огорчаетъ въ нашемъ бѣдномъ положеніи?

— Что?

— То, что мнѣ совѣстно пригласить кого-нибудь изъ моихъ откупныхъ сослуживцевъ.

— Нашелъ о чемъ безпокоиться! По мнѣ, хоть бы они всѣ провалились.

— Что такъ?

— Знаю я ихъ. Это безбородники и голозадники. Они такъ же похожи на евреевъ, какъ я — на турка.

— Но, все-таки, они мои сослуживцы. Отъ нѣкоторыхъ я завишу. Если захотятъ, меня вытурятъ изъ службы; тогда еще хуже будетъ, Ревекка!

Опять наступила пауза.

— Отчего же ты ихъ не пригласишь, коли они люди нужные? спросила мать, мягкимъ уже голосомъ.

— Какъ же пригласить въ такую конуру? При томъ, дѣти ошарпаны, оборваны; совѣстно. Да и чѣмъ ихъ угостить прикажешь?

Мать глубоко вздохнула.

— Жена, ты не разсердишься? продолжалъ отецъ заискивающимъ голосомъ.

— Чего?

— Нѣтъ, ты скажи мнѣ, разсердишься или нѣтъ?

— Да чего же я стану сердиться?

— Да кто же тебя знаетъ. Ты, въ послѣднее время, просто изъ рукъ вонъ зла сдѣлалась.

— Хотѣла бы я видѣть другую на моемъ мѣстѣ. Запѣла бы она тебѣ не то еще. Однако, что хотѣлъ ты сказать?

— Знаешь, Сара, наша дѣвка хоть куда, пора серьёзно подумать о ней.

— Еще бы!

— Мнѣ приглянулся одинъ, изъ конторскихъ…

— Ни слова. Я этой безбожной сволочи на порогъ не пущу.

— Вотъ уже и разъярилась, еще не дослушавши. Увѣряю тебя, Ревекка, юноша — хоть куда. Красивъ, уменъ, конечно не ученый, да Богъ съ ней съ этой ученостью, лишь бы Сарѣ хорошо жилось. Приданаго вѣдь у насъ — Богъ подаетъ; нечего, значитъ, высоко залетать, а этотъ хорошее жалованье получаетъ, мастеръ своего дѣла, хорошо порусски пишетъ и говоритъ.

— Безбородникъ, небось?

— Да у него борода еще и не показывалась.

— Голозадникъ, конечно?

— Что толковать тамъ о пустякахъ! Такая мода пошла, и баста. Притомъ, когда будетъ твоимъ зятюшкой, передѣлаешь по своему. Ты вѣдь у меня на это мастерица.

Послышался сочный поцѣлуй.

— А его родители? Ты ихъ знаешь?

— Нѣтъ. Какое намъ дѣло до его родныхъ. Нечего заботиться о ясляхъ, коли конь хорошъ.

— Ну, ужь за это извини; я изъ незнакомаго роду не приму въ свой домъ.

— Какъ знаешь, отрѣзалъ съ досадою отецъ и замолчалъ.

— Зельманъ! позвала мать. Отецъ не отвѣчалъ.

— Зельманъ! повторила мать.

— Оставь меня, я спать хочу.

— Не бѣсись же, Зельманъ, задабривала мать.

— Ты и праведника взбѣсишь своимъ глупымъ упорствомъ.

— А такъ-какъ ты не праведникъ, то могъ бы и не чваниться.

— Что тебѣ нужно?

— Ты вотъ заботишься о Сарѣ, а забываешь, что у насъ есть старшій сынъ; прежде надобно его пристроить.

— Ну, онъ и обождетъ.

— Ты никакъ съ ума спятилъ. Какъ это обождетъ? Слыханое ли дѣло, чтобы младшій членъ семейства вступилъ въ бракъ прежде старшаго? Развѣ ты такіе порядки заведешь?

— Его я хотѣлъ бы отдать въ науку.

— Въ какую такую науку?

— Ты же знаешь давнишнюю мою мечту, сдѣлать сына докторомъ. У него хорошія способности…

— Тсс… ни слова больше. Я скорѣе отдамъ Срулика въ рекрута, скорѣе задушу его собственными руками, чѣмъ сдѣлаю съ него ренегата (мешумедъ).

— Ишь, злая какая! подумалъ я, еще больше навостривъ уши.

— Ты, Зельманъ продолжала мать: — пригласи конторскихъ. Если молодой человѣкъ понравится мнѣ, то можно будетъ условиться, а свадьбу все-таки отложимъ до тѣхъ поръ, пока не оженимъ сына. Иначе и думать не смѣй, Зельманъ!

— Пригласи! но какъ пригласить? нужно убрать наше жилище хоть какъ-нибудь, да дѣтей и Сару пріодѣть, а денегъ гдѣ взять?

— А ты бы попросилъ откупщика выдать тебѣ впередъ.

— Попросить? Такъ и дастъ, держи карманъ!

— Объяснишь, какая необходимость и — дастъ.

Наступило молчаніе.

— Хотѣлось бы мнѣ знать, что будетъ изъ нашего Сруля, начала мать опять.

— А что?

— Да то, что онъ цѣлые дни баклуши бьетъ. Ты бы его отдалъ какому-нибудь учителю, а то, чортъ знаетъ, что изъ него выйдетъ.

— Ну, ужь извини, матушка, учителямъ не изъ чего платить намъ.

— Хоть самъ бы ты съ нимъ позанялся.

— Когда прикажешь, не по ночамъ ли?

— Ну, хоть товарища[54] отыскалъ бы ему, все-таки лучше, покрайней мѣрѣ на глазахъ торчать не будетъ, какъ бѣльмо какое.

— И дровъ таскать тебѣ не будетъ, добавилъ я шопотомъ.

— Я поручу знакомому меламеду отыскать ему товарища. Я просилъ уже нашего конторщика, поучить Сруля русскому письму и конторской части.

— Этого еще недоставало, тамъ его еще не было!

Разговоръ прекратился и на этотъ разъ не возобновлялся больше.

Меня разговоръ родителей привелъ въ восторгъ. Я изъ него почерпнулъ одно: что въ скорости я буду одѣтъ, обутъ и слѣдовательно… Отъ этой мысли сердце запрыгало у меня въ