Шрифт:
Закладка:
"Так вот как мы избавляемся от этого безумца Моссадега", - сказал Фостер, листая документ.
Все понимали, что без одобрения президента заговор не продвинулся бы так далеко. Это означало, что, как писал позднее Рузвельт, "все, что угодно, кроме согласия, было бы плохо воспринято". Рузвельт вспоминал, как Генри Байроуд, помощник госсекретаря по делам Ближнего Востока, "согласился с тем, что дискуссия будет бесполезной" и "барабанил пальцами по колену, его черные брови образовывали бескомпромиссную линию, которая соответствовала его столь же прямому, бескомпромиссному рту.... В действительности, я был морально уверен, что почти половина присутствующих, если бы они чувствовали себя свободно или имели смелость говорить, выступили бы против этой затеи".
Рузвельт изложил план, предусматривавший серию операций, направленных на ослабление Моссадеха, ввержение Тегерана в хаос и подталкивание шахских офицеров к перевороту. Затем посол Хендерсон, которого Фостер вызвал с поста в Тегеране, подвел итог. "Господин министр, мне совсем не нравятся такие дела", - заключил он. "Но мы столкнулись с безвыходной, опасной ситуацией и безумцем, который готов вступить в союз с русскими. Возможно, у нас нет иного выбора, кроме как продолжить это дело. Дай Бог нам успеха".
Это было то, что Фостер хотел услышать и знал, что услышит. "Ну вот и все", - сказал он. "Let's get going."
Рузвельт выходил одним из последних. Уходя, он увидел, что Фостер поднял трубку белого телефона, соединявшего его с Овальным кабинетом. Госсекретарь, как он догадался, звонил президенту, чтобы сообщить, что тот привел в действие операцию "Аякс".
Через несколько дней Эйзенхауэр прислал резкий ответ на письмо Моссадеха, которое пролежало на его столе уже месяц. "Было бы несправедливо по отношению к американским налогоплательщикам, если бы правительство США оказывало Ирану сколько-нибудь значительную экономическую помощь до тех пор, пока Иран будет иметь доступ к средствам, полученным от продажи своей нефти", - писал он. "Я отмечаю отраженную в Вашем письме озабоченность нынешней опасной ситуацией в Иране и искренне надеюсь, что, пока еще не поздно, правительство Ирана предпримет все возможные шаги для предотвращения дальнейшего ухудшения этой ситуации".
* * *
В то время как Соединенные Штаты собирались свергнуть некоммунистическое правительство в Иране, они столкнулись с неожиданной возможностью нанести удар внутри советского блока. 16 июня 1953 г. несколько тысяч строителей в Восточном Берлине вышли на улицу, чтобы не соглашаться с новыми правилами работы. Их протест распространился. Толпы людей осаждали правительственные здания. По мере того как по городу распространялась информация о протесте, на место происшествия спешили люди. Одним из них был начальник берлинского отдела Госдепартамента Элеонора Лансинг Даллес.
Элеонора получила эту должность, которая, по ее словам, "была близка к работе мечты", незадолго до того, как Фостер стал госсекретарем, но ни о каком братском влиянии речи не шло. Более того, вскоре после объявления о своем назначении он заявил ей, что не даст ей никакой должности в Государственном департаменте, хотя и не уволит ее, если она приступит к работе ко дню инаугурации. Вскоре после этого Джеймс Риддлбергер, глава Управления по делам Германии, попросил Элеонору создать неофициальный "берлинский стол", чтобы координировать "всю работу по политическим, военным, культурным и экономическим аспектам Берлина". Она согласилась и начала ездить в Берлин. После первой же поездки ее ждал шок: брат хотел ее уволить. Они отдалились друг от друга, и ему не нравилась ее привычка читать ему нотации. Во время президентской кампании она в частном порядке отчитывала его за отказ дистанцироваться от сенатора Маккарти и не раз давала ему непрошеные советы по экономической политике.
"Джимми Риддлбергер пришел к Фостеру и сказал, что не может меня уволить, потому что я был в отделе первым, это было бы несправедливо", - вспоминала позже Элеонора. "Фостер сказал ему, что просто не может допустить, чтобы я была рядом, это выглядит неправильно, или что-то в этом роде. А Риддлбергер сказал: "Послушай, дай ей шанс. Дайте ей год, и если она не будет попадать в неприятности, то, возможно, все будет в порядке". И Фостер согласился. И после тяжелого года все закончилось. Но я никогда не понимал, почему он поступил так, как поступил".
Утром 16 июня Элеонора обсуждала с городскими властями запасы продовольствия в Западном Берлине, когда в здание ворвался человек и крикнул: "Там беда!". Примчавшись в Восточный Берлин, она обнаружила там толпы людей, смело обличающих советский режим Вальтера Ульбрихта и скандирующих "Выгоните Ульбрихта!" и "Мы хотим свободы!". Одна группа демонстрантов умоляла о помощи: "Почему американцы не дают нам оружие?". Приближались советские танки. Если администрация Эйзенхауэра и искала возможность ввязаться в антикоммунистическое восстание, то она представилась.
"К полуночи 16 июня основное решение о сдержанности было принято", - писала позднее Элеонора. "Риск ядерной войны и советская твердость в удержании неспокойных районов ясно указывали на то, что любые действия по оказанию помощи восставшим несут в себе непосредственную угрозу третьей мировой войны. Если бы восставшим рабочим дали оружие в их диком стремлении к свободе, это привело бы к кровавой конфронтации".
Советские официальные лица были крайне недовольны тем, что им пришлось столкнуться с этим восстанием. В радиорепортаже из Восточного Берлина прозвучало: "Фашистский путч был устроен по прямому указанию и под руководством Аллена Даллеса". В этом была, по крайней мере, доля правды.
"Некоторые из провокаторов, захваченных коммунистическими властями, были слишком хорошо оснащены чертежами диверсий, чтобы справиться с этим делом в одиночку", - пишет историк разведки Эндрю Талли. "В карманах у бунтовщиков были планы подрыва железнодорожных мостов и железнодорожных терминалов, подробные поэтажные планы правительственных зданий. У них были поддельные продовольственные талоны и фальшивые банковские тратты, которые они собирались использовать для внесения путаницы в систему продовольственного снабжения и для срыва кредитов восточногерманских банков. Казалось бесспорным, что они получали зарплату за шпионаж от главного немецкого шпиона ЦРУ... Рейнхарда Гелена".
Императив освобождения "пленных народов" был одним из основных в риторике Вашингтона, но ни Аллен, ни Фостер, ни президент Эйзенхауэр никогда не воспринимали его буквально. Они понимали, что оказание военной помощи протестующим в Восточной Европе может подтолкнуть сверхдержавы к ядерной конфронтации. Свержение правительства, находящегося под прямым контролем Москвы, не было реальной целью. Фостер и Аллен
