— А вот нельзя — и все тут! — упрямо ответил начальник охраны без всякого объяснения.

— А, так это ты мне не даешь увидеть мое правительство?! — побледнев, закричал Николетина, гневно глядя на начальника охраны.

— Ну я! И что из того?

Николетина резко обернулся и прошипел:

— Йовица, веди сюда роту!

И Йовица и начальник охраны были неприятно удивлены.

— Какую еще роту? — нахмурился начальник охраны.

— Мою роту! — отрубил Николетина. — Если уж нам удалось разбить доты перед Бихачем и прорваться через мост, по которому било пять пулеметов, эта паршивая дверь с пятью охранниками нас не остановит.

Йовица подошел к начальнику охраны и озабоченно попросил:

— Дай ему заглянуть, черт с ним, а то ведь этот сумасшедший такую кашу заварит, что мы вовек не расхлебаем. Рота за ним в огонь и воду пойдет.

Командир яростно плюнул и кисло посмотрел на ремни, которыми был перетянут Николетина.

— Ладно, оставь здесь оружие, и я тебе разрешу заглянуть в зал.

Николетина вытаращил глаза:

— Оружие?! Какое оружие? Я поклялся не выпускать из рук оружие до самого Берлина, и сейчас меня никто не разоружит, пусть даже в этом зале саму святую троицу увижу.

— Делай как знаешь! — махнул рукой начальник охраны, которому надоело препираться, и, вместе с часовым введя Николетину в дом, он осторожно приоткрыл дверь зала и шепотом позвал: — Давай, но чтобы только нос просунул.

Николетина нагнулся и, затаив дыхание, заглянул в узкую щель между дверью и косяком. Через несколько секунд начальник охраны услышал, как он прошептал:

— Ух ты, да тут одни военные! — И, словно рассуждая с самим собой, добавил: — Ну конечно, вся страна поднялась. Даже старики военную форму надели. Вон и поп сидит, клянусь Николой угодником.

Стараясь как можно лучше все рассмотреть, он просунул в дверь уже всю голову. Делегаты на последних рядах стали оглядываться, почувствовав, что в спину несет сквозняком. Однако Николетина отступил только тогда, когда ему показалось, что его увидел из президиума сам Верховный главнокомандующий.

В восторге от увиденного, едва различая в темном коридоре начальника охраны, Николетина укоризненно покачал головой:

— Что же это ты, а? Не хотел дать мне посмотреть на такую нашу красу и славу, такую… такую, будто их сам царь Лазарь на пир созвал.

— Я же тебе сказал: приказ есть приказ.

— Сразу видно, что твои деды, как и мои, царю служили. Выставился, понимаешь, в дверях… Я уж испугался, думал, что кто-то из лондонского правительства приехал, раз ты ни в какую пропускать не хочешь.

— Однако и ты через край хватил!

— А как же иначе? Тут ведь мои односельчане сидят, крестьяне, командиры, члены комитетов, а ты уперся…

— А что ж ты думал, свое ведь охраняю, не чье-нибудь…

— Ишь ты, как ловко повернул! — одобрительно воскликнул Николетина. — Это ты в точку бьешь! Ей-богу, в самую точку! — Тут Николетина на минуту задумался, а потом, уже выходя на улицу, примирительно добавил: — Однако придется тебе признать, что и я в точку бью. Ты только представь: воюешь ты, воюешь, кровь свою проливаешь, а потом тебе тут за закрытыми дверями неизвестно какую свинью подложат. Не успеешь оглянуться, как окажешься сбоку припека. Верно я говорю, Йовица, яблочко мое?

31

В оружейную мастерскую у мельницы старого Дундурия неожиданно заявился повар Лиян, ведя за уздечку Шушлю, нагруженного ручным пулеметом и винтовками, нуждавшимися в ремонте. За Шушлей следом шагал Джураица Ораяр, о любопытством поглядывая на поднимавшиеся справа и слева склоны Ущелья легенд.

— Вот видишь, сынок, здесь я провел лучшие годы своего детства, — с блаженной улыбкой на лице проговорил Лиян. — До сих пор, когда ущелье припорошит снежок и укутает тишина, мне кажется, что я снова тот прежний шустрый мальчишка, Дундуриев приемыш.

— Конечно, ты мой мальчишка! — неожиданно загудел какой-то заснеженный куст у самой тропинки. — Хоть ты и ушел из ущелья, мое сердце тебя не забыло.

Джураица испуганно вздрогнул и схватился за свой короткий итальянский карабин. Что это еще такое — куст заговорил! Вот уж действительно Ущелье легенд!

Однако чудеса на этом не кончились, разговорчивый куст вдруг поднялся, хорошенько отряхнулся от покрывавшего его мелкого снега, и изумленный Джураица не успел глазом моргнуть, как перед ним возник старик высоченного роста, в кожухе и меховой шапке, до бровей заросший бородой.

— Дундурий! — воскликнул Джураица. По рассказам Лияна он сразу узнал старого мельника.

— Что это еще за снежный камуфляж?! — закричал Лиян, бросаясь в объятия своему старому благодетелю.

— Нет ничего проще, — весело ответил старик, — стоит только мне выйти сюда, на пост, присесть у дороги, как снежок меня враз под какой-нибудь куст замаскирует.

Старик оглядел Джураицу с головы до пят и сказал:

— Вот бы мне сейчас такого парнишку, чтобы было кому рассказывать старые истории про мое ущелье. Я-то ведь один-одинешенек остался, мастера на мельнице день и ночь оружие починяют, а я тут добровольно караулю. Сяду у дорожки и молчу, молчу так, что в один прекрасный день, того и гляди, навеки замолчу.

— Ну, уж это ты зря, — с легким укором заметил Лиян.

— Один раз я вот так же сидел у дороги да и задремал, а опомнился только тогда, когда мне какой-то дикий козел на спину влез, чтобы до зеленой ветки дотянуться.

— Да что ты!

— Я тебе и еще кое-что расскажу. Однажды крестьяне про меня решили, что это пень у дороги торчит, и пришли с топорами рубить меня на дрова. Счастье еще, что я вовремя чихнул, как раз когда один здоровенный дровосек замахнулся топором, чтобы меня по башке съездить. Вы бы видели, как они улепетывали от чихающего пня!

Чем больше Дундурий говорил, тем больше нравился Джураице. Он казался пареньку добрым великаном из старых волшебных сказок, которые он в детстве так любил слушать в тихие довоенные вечера.

— Уже два месяца, как я не вижу ни одного мальчишки в здешних краях, всех война к рукам прибрала. Торчу здесь, в ущелье, один-одинешенек, а мальчишки мои аж в самом Бихаче воюют. Я грохот их пушек слушаю, только этим еще и держусь.

— А скоро уж, наверное, и пушек не слыхать будет, — сказал Лиян, — как только ребятушки дальше воевать пойдут.

— Хлопчик мой, — повернулся Дундурий к Джураице, — когда навоюешься вдоволь и захочется тебе немножко тишины и покоя, приходи в мое ущелье послушать журчание воды, шепот листьев да песню старого сверчка, который никак не хочет никому на глаза показываться. Когда