Ханна задумалась.

— Я, разумеется, не знаю подробностей истории, которой вы занимаетесь, но сегодня действуют более строгие правила насчет аутопсий, чем тогда, — сказала она, помолчав. — И если вас интересует практика шестидесятых годов, то ничего нельзя исключать. Вы говорите, что девочку вскрыли, несмотря на протесты матери. Таких случаев в те годы было сколько угодно. Сегодня — другие правила, родственников немедленно извещают о смерти и сразу же испрашивают разрешения на аутопсию. И если они возражают, ничего не делают — за исключением каких-то абсолютно особых случаев. Случай, о котором вы говорите, однако, относится как раз к числу таких исключений, самых тяжелых. Потерять ребенка — жуткая трагедия для родителей, и в этой ситуации не у всех врачей хватает смелости официально испросить у них разрешения на вскрытие.

Помолчали еще.

— Кое-какие записи у нас уже оцифрованы, — продолжила она, — остальное в архивах в нашем же здании. Записи весьма подробные. Самая крупная больничная коллекция органов расположена на Баронской улице — как вы сами понимаете, основное обучение проходит не в университете, а в клиниках. Знания получают из практики.

— Патологоанатом почему-то не захотел показывать мне банк органов, а сначала попросил поговорить с вами, — сказал Эрленд. — Я не понимаю почему, при чем здесь вы и университет?

— Давайте посмотрим, что у нас есть в компьютерной базе, — сказала Ханна, пропустив вопрос Эрленда мимо ушей.

Она встала и подошла к не замеченной ранее Эрлендом двери в боковой стене, отперла ее ключом и ввела пароль на клавиатуре рядом с замком. Дверь открылась, и Ханна предложила Эрленду последовать за ней в просторный зал без окон, где вдоль стен стояли шкафы с ящиками, а посередине — столы с компьютерами. Профессор еще раз спросила у Эрленда имя девочки и дату ее смерти, ввела их в поисковую систему.

— В базе ее нет, — задумчиво сказала она, глядя в монитор. — Покамест оцифрованы лишь данные с 1984 года. Мы собираемся перевести в электронную форму все архивы, но пока дошли только до 1984-го.

— Значит, то, что меня интересует, хранится вот в этих шкафах, — сказал Эрленд.

— Вообще-то у меня на все это нет времени. — Ханна посмотрела на часы. — Мне давно пора читать следующую лекцию.

Все же она окинула взглядом ящики, подошла к одному из них, прочла надпись над ручкой, перешла к другому, затем к третьему. Тут и там она вынимала ящики, проглядывала папки, но все быстро задвигала на место.

И что только хранится в этих папках?

— У вас тут истории болезни?

Ответом ему был раздраженный стон.

— Только не говорите мне, что вы к нам по делам Комитета по неприкосновенности частной жизни, — добавила она и с грохотом закрыла очередной ящик.

— Я просто спросил.

Ханна открыла еще один ящик.

— Вот, смотрите, тут есть что-то на тему биообразцов, — сказала она. — 1968-й год. Есть кое-какие имена, но вашей девочки тут нет.

Она задвинула ящик на место, вытащила соседний.

— А тут еще несколько дел на ту же тему. Так, постойте-ка. Вот она, кажется, ваша Ауд, и ее мать тоже. Да, это они.

Ханна пробежала глазами бумаги.

— Да, изъят один орган, — произнесла она, словно говорила сама с собой. — Место изъятия: Кевлавикская больница. Разрешение родственников — прочерк. Отметок об уничтожении органа нет.

Ханна закрыла папку.

— В нашем банке ее мозг не числится.

— Можно я гляну? — спросил Эрленд, даже не пытаясь скрыть свой жаркий интерес к папке.

— Вы ничего нового не узнаете, — сказала Ханна, убирая папку в ящик и задвигая его на место. — Я сообщила вам все, что вам следует знать.

— Что там сказано? Что вы от меня скрываете?

— Ничего. А теперь мне пора к студентам.

— Хорошо, не смею вас задерживать. Но через час-другой вернусь — и не один, а с ордером на обыск. Так что, если не хотите оказаться за решеткой, позаботьтесь, чтобы эта папка была на своем месте.

И Эрленд направился к выходу.

— Вы обещаете, что никто, кроме вас, не узнает о содержимом этой папки? — прозвучал вопрос, когда Эрленд уже почти закрыл за собой дверь.

— Я вам все уже сказал. Эта информация нужна мне лично, в частном порядке.

— Хорошо, смотрите. — Ханна вынула папку из ящика и вручила ее Эрленду.

Эрленд вернулся и погрузился в изучение содержимого. Ханна достала из кармана пачку сигарет и закурила — не обратив ни малейшего внимания на табличку «Курить запрещено». Вскоре комната наполнилась табачным дымом.

— Кто такой этот Эйдаль? — спросил Эрленд, дочитав до конца.

— Один из самых знаменитых медиков-исследователей в Исландии.

— Очень мило. И это вы хотели от меня скрыть? Не понимаю зачем. Могу я с ним поговорить?

Ответа не последовало.

— В чем дело? — повторил свой вопрос Эрленд.

Ханна тяжело вздохнула. Ясно, обдумывает, говорить или нет.

— Говорят, у него дома хранится известное количество органов, — сказала она, помолчав.

— Он коллекционирует органы? — удивился Эрленд.

— Не знаю, но говорят, у него дома есть нечто вроде коллекции.

— Коллекционер органов, любопытно.

— Не знаю, коллекционер он или нет, но говорят, что у него дома есть сколько-то склянок.

— Надо полагать, мозг девочки хранится у него, — сказал Эрленд. — В этих бумагах написано, что он получил ее мозг для исследования. В чем проблема, почему вы не хотели, чтобы я это знал?

— Эйдаль — один из ведущих наших исследователей, — процедила Ханна сквозь сжатые зубы.

— Который держит у себя на полке мозг четырехлетней девочки!!! — заорал Эрленд.

— Я сразу смекнула, вы не из тех, кто способен понимать ученых.

— Чего тут понимать-то?!

— Зачем только я пустила вас к себе в кабинет!!! — рявкнула Ханна.

— Эту фразу мне уже приходилось слышать, — парировал Эрленд.

32

Элинборг нашла женщину из Хусавика.

В ее списке оставались две фамилии, и она отправилась по этим адресам, предоставив Сигурду Оли в одиночку следить за работой команды судебных экспертов на Северном болоте. Реакция первой женщины была стандартной — жуткое, но немного деланное удивление, ведь она уже слышала эту историю от кого-то, даже несколько раз, да чего уж там, попросту не могла дождаться, ну когда же ей в дверь позвонит полиция. Зато вторая, последняя в списке!

Вторая вообще не пустила Элинборг на порог. Наотрез отказалась разговаривать. Захлопнула дверь у Элинборг перед носом, бросив, что ничего не знает и ничем не может помочь.

Но что-то в ее повадке было странное. Она как будто колебалась, словно ей требовалось собрать все свои силы в кулак,