— Ты настолько в это не веришь?

— Ну, допустим, мы узнаем, что я не физрук и зовут меня не Василием, а Владимиром. Чем это нам поможет?

— Это исключит вторую версию, а значит, причины феномена нужно будет искать в каком-то другом месте.

— В каком? Если тебе известно другое место, почему бы не поискать там прямо сейчас?

— Мне не известно, — сказал Петруха. — Но делать-то что-то надо. И вот еще вопрос. Если ты действительно способен прогибать реальность под себя, то почему ты такой неамбициозный?

— Что ты имеешь в виду?

— Почему ты физрук? — спросил он. — Физрук, а не генсек, не Папа Римский, не миллионер где-нибудь на Кипре? Почему Люберцы, а не Калифорния или Монако? Почему «восьмерка», а не «порше»?

— «Порше» в Люберцах долго не проживет, — сказал я. — Не угонят, так разуют.

— Ну так а почему Люберцы?

— Возможно, именно там и в таком виде Чапаю наиболее комфортно, — сказал профессор. — Я все еще не сторонник этой версии, но ответы на ваши вопросы довольно просты. Чапай пытается повторить свой жизненный путь, возвращаясь в те времена и места, где ему было наиболее комфортно.

— Это сейчас-то комфортные времена? — изумился Петруха.

— В девяностые Чапай был ребенком, — напомнил Колокольцев. — Дети не сталкиваются с таким же количеством трудностей, как взрослые. Кроме того, детские воспоминания всегда несколько идеализированы, и в две тысячи девятнадцатом девяностые могут показаться человеку совсем не такими, какие они есть на самом деле.

— Но он же не в детство вернулся.

— Значит, он был вполне доволен своим возрастом, — сказал профессор. — Это же все субъективно, вы понимаете. И когда случился перенос, он оказался в наиболее комфортном для него возрасте во времени, о котором у него остались самые теплые воспоминания. Но я в очередной раз повторюсь, это только гипотеза, в которую лично я не верю. Чапай, в какое именно место Люберец вас перенесло?

— На пустырь, — сказал я.

— Хм…

— Где его сразу же встретил торжественный комитет, состоящий из местных гопников, — сказал Петруха. — Сколько их было, Чапай?

— Пятеро, — сказал я.

— И что было дальше? — поинтересовался Колокольцев.

— Он их всех раскидал.

— Любопытно. Чапай, а раньше в жизни у вас такое было? В версии себя две тысячи девятнадцатого года вы были способны на такие подвиги?

— Ну так-то да, но что толку от моих воспоминаний, если они частично ложные? — поинтересовался я. — Может быть, я в две тысячи девятнадцатом был вообще каким-нибудь ботаником и тяжелее шариковой ручки ничего в руках не держал.

— Защитные механизмы работают не так. Сама личность не меняется, меняются только мелкие детали, — сказал профессор. — Возможно ли, что в момент, предшествующий переносу, вы искали какого-то конфликта? Или в каком-то конфликте уже участвовали? Бывает так, что обстоятельства сильно влияют и человек попадает в схожую ситуацию, чтобы ему было легче адаптироваться.

— Я не помню ни самого факта переноса, ни обстоятельств, ему предшествовавших, — сказал я. И, наверное, это свидетельствует об избирательных провалах в памяти и защитных механизмах, о которых говорил профессор.

— Если таки решитесь на сеанс гипноза, постарайтесь вспомнить этот момент, — посоветовал Колокольцев. — Он может многое прояснить.

Пока же все становилось только еще более запутанным.

* * *

Петруха подкинул меня до метро, на котором я добрался до своей машины.

Четкий план действий у нас не сложился, встреча с экспертом дала только пищу для размышлений, но не более того. Ясность в уже имеющихся вопросах не появилась, зато добавились новые.

Петруха обещал договориться о встрече с Кашпировским или каким-нибудь другим гипнотизером уже на завтра, а это значило, что сегодня я совершенно свободен.

И поскольку делать было совершенно нечего, а ожидать очередное вторжение хронодиверсантов можно было в любой точке пространства, я решил отправиться в то место, где, по уверениям профессора Колокольцева, мне должно быть наиболее комфортно.

В Люберцы.

Если после обоих своих путешествий во времени я оказывался на одном и том же пустыре, так может быть, это не просто пустырь? Может быть, это своего рода якорь, который притягивает меня в нужное время? Но нужное для чего?

Хотелось бы и мне это знать.

Я припарковал машину, перешел дорогу и вступил на тропинку, ведущую в сердце территории. Меня окружала начинающая желтеть нескошенная трава, прячущая в себе куски бетона, обрывки ржавой арматуры, битые бутылки и черт знает, что там может быть еще. В отличие от моих предыдущих визитов сюда, светило солнце, при котором все выглядело не так, как тогда, и я затруднился бы указать, где именно находятся места моей боевой славы.

Конец августа. Для взрослого, наверное, это мало что значит, но в детстве это та самая пора, когда летняя беззаботность сменится осенними тяготами, новым учебным годом и всем, что с этим связано. Прощайте, каникулы, здравствуйте, повзрослевшие одноклассники и ничуть не изменившиеся учителя.

Конец августа — это как вечер воскресенья. Пока еще все хорошо, ты спокоен и ничем не занят, но утро понедельника и новая рабочая неделя уже подкрадываются к тебе и не дают полностью расслабиться, и хотя телом ты еще здесь, но мысли все чаще переносят тебя туда.

Сейчас я уже не школьник, и на работу мне точно не надо, но у меня куча других проблем, которые я бы с радостью поменял на необходимость учиться или преподавать. Как провести человечество по шаткому мосту между хроноштормом и ядерной войной? И какого черта эта участь выпала именно мне?

Кураторы, поглощающая временные линии буря, серия конфликтов по всему миру, которая приведет к уничтожению большей части человечества… Что я могу со всем этим сделать? Почему я вообще решил, что должен что-то с этим сделать? Может быть, моя миссия в прошлом сводится к тому, чтобы засвидетельствовать падение цивилизации.

Если у меня вообще есть какая-то миссия, а я не оказался здесь случайно выиграв приз в какой-то вселенской лотерее, билеты которой я даже не покупал.

Мне хотелось, чтобы в происходящем был какой-то смысл, но мирозданию может быть плевать на то, чего я там хотел.

Я добрел до центра пустыря и не нашел там ничего, кроме