почему-то жженой резиной. Как же это называлось? Папка-то мой точно знал, это его профиль, но я никогда не интересовался ни канализацией, ни водопроводными, ни отопительными системами.

Сдается мне, что это был теплопункт, а может, оно и как-то по-другому называлось. В любом случае, было там несколько горячих труб, между которыми лежали старые куртки, наши матрасы, наши одеяла, наше все, короче. Всюду валялись упаковки от всего на свете, начиная от презервативов и заканчивая леденцами. В углу лежала внушительная куча бычков, но их запах не перебивал металлически-кровяной аромат труб.

Поужинали мы по-королевски, Алесь сказал, что молока не пил, наверное, года два.

– Все никак не покупаю, всегда что-нибудь вредное, а я и забыл, как оно мне нравится.

– Не радиационное, заметь, – сказал Андрейка. – Эй, Борь, ты еще заценишь, как он в темноте светится!

Марина лежала в углу, ела жадно, но двигалась как-то лениво. Беременностью от нее больше не пахло. Я думал спросить, что случилось: специально она от ребенка избавилась или потеряла. Но в такие тонкие, личные, женские дела лезть не решился. Мэрвин выглядел посвежевшим, но каким-то мрачным.

Поджарили, ну я уже говорил, на трубе бургеры, ели их руками, и было так хорошо, наполненно, жарко и приятно. Пели песню про Деда Максима, Мэрвин тоже подпевал, потом Алесь уселся читать какую-то белорусскую книжку, а я пожалел, что у меня ничего нет. Мэрвин рисовал натальную карту для Андрейки, что-то выводил толстой ручкой с разноцветными стержнями на куске картонной коробки. Я слышал обрывки их разговора:

– У тебя судьба сложная, извилистая, но ты выйдешь к свету. Тебя выведут. Ты склонен доверять людям больше, чем они того заслуживают, но это только один раз окупится.

А я устроился рядом с Мариной, и мы говорили о мечтах.

– Я хочу в космос полететь. Как Валентина Терешкова. Нет, лучше на Луну, как Нил Армстронг.

– Он потом мусульманином стал.

– Да неважно. Хочу на Луну, где только я и никого нет.

Она задрала майку, и я увидел на ее плоском животе ракету, татуировка была кустарная, но с очень старательно прорисованным контуром.

– А тебе она хуй не напоминает?

– Вот туда и иди.

Вокруг ракеты были рассыпаны мелкие, посиневшие звездочки. Татуировка шла по маленькому шрамику.

– Это от ножа, – сказала она.

– Тебя так приемные родители?

– Нет, я себя так сама у них на глазах. Та я еще дочка была.

– Но другой-то ты быть не умела.

Она кивнула.

– Ну и ладно. Я вообще-то про космос хочу. Про то, что на Луне гравитации нет, я там буду летать.

Алесь вот и здесь летает, только ты не знаешь, так я подумал.

– Клево, конечно. А есть что?

– Еду из тюбиков, конечно. Представляешь, можно прыгнуть в лунный кратер и не разбиться.

Прыгнуть и не разбиться – это вообще была ее мечта по жизни.

– Еще я бы побывала в черной дыре. Там даже нельзя умереть, ты как бы раздваиваешься, что ли. Я читала, но там все мутно. Вроде как даже бессмертие.

– Так то ад, наверное. А ты слышала, что в Кольской скважине были крики ада? Я как-то по Инету запись слушал, это жесть. Хотя больше похоже на метро в час пик.

– Ад и есть метро в час пик.

– Это точно.

– А ты в это веришь, ну, про Кольскую скважину?

– Не-а. Мой отец говорил, что это чушь, и ни один акустический микрофон там работать не смог бы. Да я и в ад не верю.

– И в метро в час пик.

Мы засмеялись. Она сказала:

– Из странных штук, я читала книжку про космос, и там было про то, что весь мир – звезды, галактики, планеты, астероиды там – это все только пять процентов от массы всего космоса. А остальное что такое? Этого вообще никто не знает. Темная материя.

– Может, ты узнаешь.

– Да придурок ты. Вот есть еще спиртовое облако, там тебе понравится, бухать ты любишь.

– Тогда возьми меня с собой в космос.

Я потянулся, вдохнул запах ее волос.

– А чем на Луне пахнет?

– Порохом вроде. А ты кем хочешь стать?

Я пожал плечами. Кем приведется. Ни о чем таком я не думал, ничего не представлял.

– Как получится.

– В судьбу, что ли, веришь, как Мэрвин?

– Да не особо. Просто мне нравится идея, что жизнь сама подкинет тебе решение.

Мы немного помолчали, каждый думал о своем, но нам было тепло и приятно рядом. Тот еще у Марины характер, конечно, суровый, несговорчивый, но мне с ней рядом всегда было легко, подход, что ли, к ней знал.

– Слушай, а у кого-нибудь, кроме меня и Мэрвина, с Ширли было?

Она звонко, по-ведьмински засмеялась.

– Да у всех, наверное. Такой у нее кинк, понимаешь? На ребят вроде тебя. Вся потекла от твоих язв небось.

– Ого.

– Ага. Прям так.

– А может, влюбилась она?

– Сомневаюсь.

Марина протянула руку, потрепала меня по волосам, движение было такое взрослое, такое женское, я даже опешил, словно передо мной вдруг возникла Ширли.

– Хороший ты мальчик, Боря.

– Не, – сказал я. – Не очень я мальчик.

И снова пришла эта мысль: а я разве не он, не отец мой? Раз я везде его с собой ношу: воспитание его, черты его, словечки его.

– Ну, как скажешь. А теперь я спать буду, у меня тяжелый был день.

Вскоре и все остальные спать улеглись, тогда Мэрвин пришел ко мне. Мы с ним вылезли ближе к поверхности, встали на одну из труб, не такую горячую, и принялись дышать ночным воздухом городской окраины, после парилки теплопункта казалось, что наступила взаправдашняя зима. Вокруг стояли пустые, ржавые цистерны, где-то далеко горел бомжарский костерок, сетчатый заборчик короновала колючая проволока.

Урбанистическое, упадочное было место, но мы с ним сроднились. Мне было легче, может, от того, что я ощущал присутствие бесчисленных братишек и сестричек. Я знал, что они присматривают за мной.

– Ты как вообще?

– Да зашибись на самом деле. А ты? Долго спал?

– Очень. Пинками растолкали. Мог бы и домой уйти, но решил с вами зависнуть. Заверну туда завтра, а вечером, может, опять приду.

– А мамка против не будет?

– Да только за. Я ж ей работать мешаю. Больше денег будет.

Мэрвин вытянул руку, чуть не ободрав ее о бетонное крошево, показал куда-то вдаль.

– Там заброшенное здание. Хорошо, конечно, удобно, не тесно, не жарко, но его взрослые облюбовали. Зато тут не замерзнешь, и даже есть на чем готовить.

– Круто вообще-то.

– Это точно. Как зимний вариант – зашибись,