случается, норовит явиться, когда остальные ложатся, и еще зажевывает мускатным орехом сивушный дух, уж коньяк бы пил, что ли, чем всякую дрянь. Снова пытался затеять пустые разговоры, Андрей велел молчать. Спать не хотелось вовсе, приготовил на ночь томик стихов Александра Блока, поэта, входившего в славу. Но почитать не пришлось, как не пришлось никому в доме уснуть до утра: негаданно, словно снег на голову, приехали Володя, Тоня, малыш Юрик... 3

Нельзя сказать, что Глазов был самым худшим местом в просторной Российской империи. Углы, куда упекали бунтовщиков, имелись куда пострашней. А Вятская губерния, хотя и одна из самых «лаптежных», все-таки даже не за Уралом, а в Европе, и Глазов, городок неприметный, стоит на железной дороге. И климат не убийственный. В общем, не самое гиблое место.

Владимир угас, это Андрей приметил сразу. Он и внешне переменился: отпустил бороду и усы, а длинные, слегка вьющиеся волосы для чего-то укоротил. Борода ему, впрочем, казалась к лицу, и не это в облике брата поразило Андрея, а то, что он как бы сделался ниже ростом, и походка из летучей — шаркающая, и словно бы несколько позвонков вынули — спина не то чтобы пригорбоватая, но мягкая, неуверенная. А еще того удивительнее — ведь человека можно разгадать, его состояние определить не только по нему самому, но и по отношению близких, — что веселый, легкий, жизнерадостный человек Тоня притихла, поглядывала на мужа с тревогой, едва ли не со страхом. Владимир, кажется, все чувствовал, все понимал, старался быть оживленным, старался шутить — он, конечно, радовался и освобождению, и возвращению в отчий дом, — но и натужность, и смятение приметил Андрей в его поведении, приметил, какими ровными, будто даже помертвелыми стали у брата глаза.

За полночь уселись за стол. И тут еще приметил Андрей: после второй, после третьей ли рюмки, выждав, когда хворый папенька отлучился, а маменька хлопотала над блюдами, Владимир быстро налил себе полстакана водки, опрокинул разом, поймал взгляд Тони, схватил бутылку сельтерской и прикинулся, будто ее только что и пил.

В пятом часу разошлись по своим комнатам. И, как обычно после встречи, Владимир и Андрей остались вдвоем у неприбранного стола, прислуга тоже умаялась, маменька велела приборку отложить до утра. Владимир, как только прикрыли дверь, выпил стакан вишневки.

— Пьянствуешь? — спросил Андрей напрямую.

Вместо ответа брат налил себе еще, поглядел вызывающе, опрокинул, не закусил.

— Пью, — ответил он после. — Пью, понятно?

— И часто?

— По мере возникновения потребности.

— Потребность часто возникает?

— По мере ее необходимости.

— Паясничаешь?

— Паясничаю. — Владимир посмотрел трезво. — Не хотите ли, уважаемый Андрей сын Сергеев, богом данный братец, я вам про город Глазов изложу? За три года имел возможность, честь и удовольствие досконально изучить его историю, культуру и экономическое состояние, а также нравы и обычаи аборигенов. Итак, в граде сем сооружений каменных — самолично пересчитывал — числом пятнадцать, из коих восемь принадлежат общественным всяким заведениям, включая, понятно, тюрьму, без которой ни один российский город не обходится. Остальные — у купчишек и служителей господних. Прочие жилища — наподобие нашей избушки-хибарушки, в такой и мы обретались. Финансы городские? И это знаю, правда сведения чуть припоздалые, но и в оные годы не изменились, прикидываю. Затвердил, повторю тебе. На городское самоуправление в год три с половиной тысячи выкладывают, на просвещение народное — меньше полутора, на медицинскую же часть аж четыре сотенных отваливают. В уезде, где населения почти четыреста тысяч, на три тысячи деревень, раскиданных одна от другой верст на десять — двадцать, — трое врачей, трое! Это изволите понимать? Цивилизация? И оная существует. Церквей — три, притом две уж больно такие... привлекательные: тюремная да кладбищенская. Библиотека от земских щедрот — ну разве что с петербургской Публичной не сравняется, по свежим подсчетам, пятьсот сорок три книги, да еще какие: и «Бова Королевич», и бульварщина всякая, да и те половина неразрезанными стояли, мы с Тоней первыми прикоснулись, за эти годы сильно свое образование повысили. Интеллигенция? И она в наличии. Священников пятеро, дьяконов соответственно, пьют семеро каждодневно, остальные — по два раза на дню. В прогимназии учительши — сеют разумное, доброе, вечное, только почва тухлая, болотная, не всходят их семена. В духовном училище наставники юношества — бурсаки бурсками. В приходском — недоучки творят недоучек, пишут корову через ять и тоже Бахусу не чужды. Развлечения? Картишки, винишко, ну а самое событие — когда свадьбу играют, рожи в кровь, или того презанятней — покойника волокут на погост, уж всему городу развлечение...

— Погоди, Володя, — перебил Андрей. — Можно ли так, единым махом...

— Не можно, — передразнил брат. — Не можно так, и я тебе о том же говорю. Оскотинивается человек в таких условиях, теряет лицо человеческое, только что не хрюкает, да нет, и хрюкают, и петухами поют, и в трактире половому физию горчицей мажут, знай наших, мы по-столичному это умеем... Не помню, у кого читал, как двое земских фельдшеров, упившись до положения риз, хотели третьего собутыльника, местного батюшку, охолостить, как жеребца. Вот, говорят, это в Глазове и случилось... Ясно тебе? Не слыхивал про такое? Я тоже не слыхивал прежде. Народ, великий народ российский, какой черт... Мне там народоволочки, синие чулки, в окулярах все, втолковывали, дескать, мужичок российский, жизнь за него... Положили, сколько положили жизней, да каких! А проку? Спроси ты у этих мужичков про них, про всякие наши партии да союзы... Они, мужички, о деревне, что за десять верст, будто мы с тобою о Париже, говорят. Они собственного земского начальника в глаза не видывали. Они святых и тех не знают, им с амвона объявят, что завтра Никола или там Илья, — ну, значит, пей по такому случаю.

Он вдруг четко выругался — Андрей такое от Владимира слышал впервые, — скомкал пустую пачку.

— Черт, папиросы кончились, — сказал Владимир. — У тебя нету?

— У Николки, должно быть, есть.

— Принеси, а?

Наверху, в мезонине, выглянула Тоня, придерживая халатик.

— Ты чего не спишь? — спросил Андрей.

— Андрюша, — сказала она шепотом. — Вы там скоро? Я тебя очень прошу, не давай ты ему пить больше, нельзя ему, и как захмелеет — уж такое говорит, не приведи господь. Ты ему и пить не давай, и словам его не очень верь, он может начать от всего отрекаться, дескать, ни во что не верю... Ложились бы, на свежую голову потолкуете.

— Ладно, — пообещал Андрей разом на все просьбы. — А ты спи, куда это годится, рассветает уже.

Когда он вернулся, Владимир заметно отрезвел.

— Тоня