словом — мир-чащоба. Светлые леса, темные леса, гигантские леса и миниатюрные леса. Конечно, тут были моря, океаны и прочие вулканы с горами, но большую часть почвы занимали сплошные леса, населенные тварями вроде василиска. Тут даже добыча дерева на целлюлозу не велась потому, что выйти из леса могло совсем уж неудобоваримая тварь, способная поломать вообще все и сожрать вообще всех. Например, земляной дракон.

С другой стороны, каждому плотоядному монстру требуются просто огромные охотничьи угодья, поэтому всякая мошкара, типа беглеца от бабы, вполне может здесь спрятаться до скончания времен. Если по его следу не пошлют Блюстителя.

Идти по свежему следу городского жителя в диком лесу было проще, чем уговорить Шпильку пойти с тобой на дискотеку. Я никогда не пробовал, правда, но уверен на сто сорок семь процентов, что за возможность оторваться и подрыгаться, особенно слегка выпив за чужой счет, Анника ухватится всеми конечностями и даже повиснет навроде мартышки. Шегги всем хорош, но пойти с ним куда-нибудь кроме собачьих боев… сложновато, а его сестра, несмотря на всё свое легкомыслие, очень разборчива в выборе любовников и друзей. Так что да — мне было просто настолько, что даже не слезал с ахорса.

…но и не спешил. Не торопился. Даже самый тупой волчер во всех Срединных мирах не сунулся бы в Глиммерколт налегке. Без рюкзака, без топорика, без припасов. Буквально безо всего.

А у нас был тут именно такой. Лапы, хвост, джинсы, майка, куртка, ствол — категорически недостаточно, чтобы как-то жить в Глиммерколте. Значит, что? Значит, это может быть не просто хахаль нашей медички, отличающейся, как мы видим, весьма специфичными вкусами, но также совершенно другой одинокий волчер. Тот самый, кого провожали через Граильню.

«Два-в-одном волчер», так сказать. И, если верить василиску, он еще должен отличаться насыщенным вкусом…

Всё, завязываю смотреть телевизор на ночь! Реклама убивает мозг!

Глава 14

Песнь пломбира и аджики

Первое, чему учит ремесло Блюстителя — выживать в любых ситуациях. Моих собратьев и сестер подобное не касается, они действуют по ночам, в тяжких силах повелителя крови, а вот мне приходится почти как человеку или там орку какому. И не сказать, что очень уж горюю по этому поводу. У слабаков всегда есть стимул учиться, а вот большие слоны после падений не встают. Как видите, я до сих пор жив, здоров и бодр.

Крадусь себе между деревьев, привязав ахорса в овраге, дышу свежим воздухом, подглядываю за окружением через своих нелепых, но таких полезных крипов.

Классика.

Ну так вот, о чем это я? О психологии. Не наступил вот в свежее медвежье гуано — и настроение сразу подскочило.

Шучу, оно не очень свежее, иначе бы я уже изображал немого Тарзана на самой верхушке ближайшего дерева. Выживание — это самое важная штука, ребята! Центральный стержень для всего твоего мироощущения и миропонимания!

Когда-то, будучи еще совсем молодым, но уже поняв эту очень прописную истину, я даже составил себе свод правил, которых надо придерживаться всеми жабрами души, если ты хочешь преуспеть в такой сложной штуке как жизнь. Даже назвал этот свод в свое время претенциозно, Кодексом Охотника, но почему-то не прижилось, да. Каждый раз, когда я думал об этом как о Кодексе — меня начинала мучить жуткая изжога. Поэтому правила жизни остались этими банальными правилами. И первое из них гласит:

Этих всяких много — а ты у мамы один!

Ну не у мамы, но суть вы уловили. Если нет, то объясню — речь не идёт о какой-нибудь вопиющей банальности, типа «ничто не истинно, всё дозволено», фу… нет, конечно же. Разумный, думающий таким образом, просто разрешает себе всякое. Ну фразу человеки выдумали, а они народ хоть и сообразительный, но очень уж смертный. Эта их смертность, она слишком въедается в характер, понимаете? Чем они рискуют, в случае чего? Двумя-тремя десятками лет не самой лучшей жизни? Пха. Так вот, речь в Первом Правиле идёт о том, что тебе не просто не надо разрешение.

Любой выбор является кочкой на тяжком и трудном пути выживания. Об кочку можно споткнуться. Смекаете? Именно поэтому благородный, умный и красивый Конрад Арвистер может царственным жестом прогнать невероятно опасного василиска, но банально удерет от самого банального медведя. Рефлекторно.

Я подхожу к частоколу маленького лесного форта, небрежно впиваюсь когтями в дерево, перебрасывая тело через колья, красиво приземляюсь, вставая в полный рост не просто потому, что Конрад Арвистер пафосный засранец, но еще и потому, что благодаря уже рассредоточившимся крипам прекрасно знаю, что во дворе этого миниатюрного поселения нет никого. Также я знаю, что все четверо живых и разумных существ находятся в основной избушке и не смотрят в окна. Вот оттуда изящество, красота и небрежность.

На капканы местность я тоже проверил.

Прислонившись спиной к стене, неподалеку от маленького окошка, я закурил, прислушиваясь к идущему внутри разговору. Вначале, правда, было сплошное чавканье.

— Что ж вы, суки… ой, то есть, братья мои… такие суки-то страшные⁈ — громкое и озлобленное ворчание волчера перепутать с речью другого разумного было сложно, — Я к вам сюда пёр, вывесив язык, а вы даже свежатины не наловили⁈ В Глиммерколте-то⁈ Солонина?

— Слышь, Страусс, ты дохрена охотник, оказывается⁈ — говор гоблинов, любящих слегка «проглатывать» окончания, тоже был разборчив, — Вот и порадуешь нас, дикий ты наш товарищ! А то мы тебе, считай, последнее отдали на пожрать!

— Ты с дерева упал, Стэн? — удивился такому предложению хахаль Тау, — Да я никогда в лесу-то не был! Сюда по карте шел!

Вот тебе и альфа-самец.

Разговор продолжился, хотя какой разговор, скорее перебранка, в которой гоблин Стэн вовсю пытался убедить наглого и трусоватого Штраусса, что тому придётся идти в охотники. Сидеть им, мол, в этой избушке, еще где-то неделю минимум, после чего их «заберут» братья и сестры, а жрать нечего уже сейчас. Волчер, продолжая почавкивать, уныло посылал ходоков в дыхательно-пихательные места, но, кажется, всё сильнее проникался их общим бедственным положением. Я курил, смотрел в чистое небо, слушал и… немножечко чертил разное-всякое