Уверена на все сто. Просто он выбрал не меня. Как же это унизительно и мерзко, когда дохнешь от любви! Когда кислорода нет, как в безвоздушном пространстве. И тебе объясняют, что есть кто-то поважнее тебя. И самое ужасное, что это не женщина. С другой женщиной бороться можно. С работой нет. Жаль, что ненавидеть его я не могу. Не получается пока. Но очень нужно. Если любить его нельзя, придется научиться ненавидеть, презирать и что там ещё? Придется ручкой на бумаге составить список токсичных эмоций и показать его сердцу. Потому что сердце тупит, тормозит и никак не дает его разлюбить. Как же мне жить с этим всем?

Всего пять минут назад я была готова летать. Ловить губами росчерки комет на черном бархате космоса. Ведь все говорят, что любовь — это именно так. Взлет, падение, мощный аккорд. Потом нежность. Потом снова взлет. Невидимая нить, что тянется от него ко мне. И бурлящее счастье, которое никогда не засыпает. Врут они. Я больше не верю в любовь. Они ее придумали из страха, из одиночества. Оттого, что в огромном мире все они забытые, брошенные и голые. И все слова — это дырявый шмот, кое-как прикрывающий обнаженную правду: любви нет, есть мечты о любви. Я мечтать не буду. Всё будет так, как ты хотел, Стальной: голый расчет, связи, система. Все свои. Горько, больно, обжигает нёбо, как чистая водка. Зато честно. Прощайте, мои мечты. С вами было уютно. Я напишу вам из той, другой жизни. Когда-нибудь.

До отеля мы доехали в молчании. Кит пригласил меня на ужин. Я вежливо отказалась:

— Благодарю вас, Никита Ильич, сыта по горло, — и гордо вскинув голову, пошла в номер.

Снова понежилась в ароматной пене в джакузи. Но ванна в форме алой женской туфельки уже не доставила мне такого удовольствия. Всё как-то померкло. Не то, всё не то. Я надела пижаму и собралась спать. Но в дверь постучали.

— Кто там? — спросила я, подойдя к двери.

— Доставка в номера, — раздался из-за двери голос Кита.

Он уже оставит меня сегодня в покое? Я просто хочу немного побыть одна. Не слышать никого, а тем более, его, полежать под одеялом, спокойно поревереть, в конце концов. Ну я ему сейчас покажу! Рывком распахнув дверь, я выпалила:

— Спать ложусь, спать! И ничего не заказывала!

— Зато я заказал, — Кит, не обращая на меня ни малейшего внимания, вкатил в номер столик.

Фрукты, сладости, тарелка с разными сырами теснились на столике. Посередине стояла вазочка с одной белой розой.

— Цветы мне, фрукты тебе, — он взял розу из вазочки и заткнул ее за ухо.

Наверное, это было смешно. Да, точно смешно в той прошлой жизни, в которой у меня была надежда. А теперь я разозлилась. От того, что он ясно обозначил границы. Да что там границы! Он возвел между нами Берлинскую стену, но при этом пытается изобразить, что дружба еще возможна. Это вранье. Между нами дружбы быть не может. Только рабочие отношения.

— Я так понимаю, что если я не съем ужин, то вы не отстанете? — спокойно, без улыбки сказала я и взяла большую красную грушу из фарфоровой вазочки, расписанной библейскими сюжетами.

Стальной молча кивнул.

— Ладно, — я откусила грушу, прожевала.

Взяла веточку винограда и честно съела. После этого потянула с тарелки ломтик сыра и бодро сжевала его.

— Всё? Вы довольны, Никита Ильич? Можно мне теперь пойти спать, господин главный координатор?

Он явно растерялся. Наверное, он думал, что будет сцена, слезы и долгое выяснение отношений. Но такой реакции он явно не ожидал. Да и никто не ожидает почему-то. Не знаю: то ли мой блондинистый цвет волос виноват? То ли голубые глаза? Но почему-то все окружающие, включая отчима и бабушку, ожидают от меня бурного проявления эмоций. Так себя обычно и ведут блондинки в кино. И всех очень удивляет, что я молчу. А я просто мысленно закрываю дверь и возвожу стену между собой и тем, кто меня обидел. И мне за этой стеной уютно и спокойно.

— За тобой зайдут в девять утра, будь готова, — Кит вытащил розу из-за уха и положил на столик.

— Как скажете. Не забудьте закрыть за собой дверь, — я демонстративно легла в постель и укрылась шелковым одеялом.

Как только щелкнул дверной замок, я, наконец, дала волю слезам.

В девять утра я была полностью готова. Посмотрела видео, которое мне дал Одуванчик. Накрасилась, надела вещи из пакета номер три: бежевую юбку "солнце-клёш", белую шёлковую блузку и кофточку с крошечными стеклянными пуговичками. На ноги — чёрт, как же я их ненавижу! — натянула телесного цвета тонкие колготки и белые туфельки-балетки.

В дверь постучали. Я нацепила равнодушное выражение лица, думая, что за дверью Кит. Но там стояла Рухама.

— Утро! — пропела она, бесцеремонно пихнула меня плечом и без приглашения вошла в номер.

Рухама достала из сумочки серебряный крестик на тонкой цепочке и протянула мне:

— Свой сними, надень этот, — и еще вот это, — она вытащила из кармана бархатную коробочку, открыла ее и показала мне кольцо: нежно-розовый камешек на тонкой серебряной обручке.

— У меня уже есть крестик, — возразила я. — А украшения я почти не ношу. Тем более такие.

Рухама ухмыльнулась, погладила крестик. Он щёлкнул и открылся. Внутри была крошечная, размером с горошину, белая коробочка.

— Это датчик движения, — объяснила Рухама. — А это, — она нажала на камешек кольца и он съехал в сторону, — микрофон.

Я обомлела. Под камешком, действительно, был крошечный микрофончик. Такие вещи я видела в кино. Но всегда считала их выдумкой.

— Только не говорите мне, что у вас есть помада-пистолет, — я послушно надела на шею крестик с датчиком.

— Тоже мне новость, — пожала плечами Рухама, порылась в сумке и достала металлический тюбик с помадой. — Он называется "поцелуй смерти", четыре с половиной миллиметра. Рассчитан на один выстрел, — она осторожно открутила крышечку и повернула тюбик ко мне.

Я вздрогнула. Вместо помады на меня смотрел глазок прицела. Я протянула руку к тюбику.

— Ээээ, нет! — Рухама зажала тюбик в кулаке и быстро кинула в сумку. — Тебе еще рано.

— А мини-камеры нет? — спросила я.

— Камеры на мне, — Рухама подошла к зеркалу возле туалетного столика и поправила прическу — низкий тяжелый узел на затылке, из которого выбилась прядь. — Когда понадобится, я тебе скажу, — она повернулась боком к зеркалу, рассматривая себя.

На ней было черное платье с белым воротником, узкое в талии и с широкой юбкой. На ногах — черные туфли-лодочки на