оба уснули. Но ближе к рассвету их вытолкнуло что-то мягкое, появившееся из глубины пещеры, полностью заполнив отверстие и неся перед собой грохочущие обломки рыхлой породы. Ошеломлённый, встревоженный и неуверенный в силе своих слов против этой массы, Топопс вскочил на своего коня. Он пристально посмотрел на вход, но не смог определить, что торчит из пещеры — ветка или червь.

К полудню он почти достиг дальнего края гор. Серые изрезанные стены нависали над ним, а на выступах лежали большие костяные шары, сквозь которые тихо стонал ветер. Позади короля послышался отдалённый шорох погони. Он направил своего коня прочь из гор. Когда он выбрался из прохода, медленные волны ветра и тени облаков пронеслись над лесом, который простирался под ним до самого горизонта.

Он въехал наискось в лес, что был шириной почти в один день пути. Над ним яростно тряслись верхушки деревьев, подгоняемые ветром, но между стволами уже разливалось зелёное тепло, как всё ещё не остывшее море. Вскоре он наткнулся на расчищенную торговую дорогу. Пепел от старых костров шевелился среди зелёных цепких корней. Топопс ускорил шаг своего скакуна, ныряя между огромными неподвижными стволами, спасаясь от удушливого полуденного зноя.

Задолго до наступления сумерек он был вынужден остановиться, так как шерсть его коня вся взмокла от пота, а голова раскачивалась, словно пульсирующее сердце, поэтому Топопс вывел коня на поляну и разделил с ним пищу и воду. Затем он лёг на спину в мягком зелёном дупле одного из деревьев. Его ветви сверкали, и на них щебетали птицы. Одна из них, ухватившись за горизонтальную ветку своими длинными полупрозрачными ногами, такими же розовыми, как и оперение, затрепетала крыльями и дико закружилась на месте. Топопс отдыхал, отяжелевший от мыслей, ибо под агонией мечника, растоптанного им, его память обнаружила печаль и согласие. «Пусть Ломбоан знает, что его слова не могут изгонять смирение и мужество», — подумал он.

Наконец, король встал. Шипение и скрип леса скрывали любые звуки погони. Топопс набрал скорость, думая добраться до равнины за лесом до наступления сумерек. Корзины барабанили по его пяткам, мускулы коня шевелились между бёдер, ветер развевал пучки его волос. Затем его конь упал, опутанный длинными вьющимися травами.

Топопс с трудом поднялся на ноги. Конь слабо брыкался, его круглые чёрные глаза закатились. Король перерезал лианы, но конь лежал, фыркая, кровь и пена начали пульсировать у него изо рта. Тогда Топопс понял, что пища, которую они ели вместе в последний раз, была отравлена. Сам он съел мало, ему не нравился этот вкус. Выругавшись, Топопс погладил голову коня и, закрывая глаза одной рукой, глубоко погрузил меч в бок животного.

Он разрезал ремни между корзинами и, опустошив одну из них, забросил её на спину. Он собрал фрукты и наполнил фляги водой из ближайшего ручья. Затем Топопс зашагал по тропинке между тускнеющими деревьями, пока усталость безжалостно не навалилась на него, и он укрылся на поляне.

Когда он проснулся, было уже светло. Яркая, свернувшаяся кольцами и колющая зелень поляны причиняла ему боль, как будто его щипали во время пытки. Он с трудом поднялся на ноги, обняв ствол, и лес придвинулся ближе, давя ему на глаза. Его конечности онемели и казались огромными. Непослушными руками он повесил себе на спину корзину и поплёлся к опушке леса; его мысли плавали где-то в далёком тумане.

Когда Топопс добрался до белой равнины, песок на которой шелестел, как эхо моря на горизонте, он увидел, что вышел в миле к западу от дороги в Йемин. Яд отягощал его разум, но он понимал, что его преследователи, возможно, уже догоняют его, и что он не должен оставаться на опушке леса. Вместо этого он, пошатываясь, двинулся наискось по равнине.

Зелёное солнце било ему в глаза, как беззвучный гонг; оно блестело на песчинках, пронзая их лучами света. Песок скользил под его ногами; он швырял Топопса лицом вниз в ямы, песок полз под его ногтями, когда он пытался подняться, он шуршал в его ушах, как насекомые. Когда король на ощупь поднялся на ноги посреди равнины, то увидел впереди какое-то строение. Теряющему сознанию Топопсу казалось, что оно погружается в землю вместе с остальной частью пейзажа.

Он зашаркал вперёд, сжимая ремни своей корзины. Вспомнив о преследователях, он обернулся, и равнина закружилась вместе с ним. На фоне зелени леса он увидел пучок бледных мясистых цветов. Затем, потирая пальцы о ремни, чтобы хоть как-то сосредоточиться, он разглядел, что цветы — это лица его преследователей, лениво ожидающих его смерти.

Он бросился бежать, опираясь на свой меч в ножнах и погружая ноги в песок. Он смог получше разглядеть строение: низкая круглая хижина, белая, как равнина, похожая на шар, наполовину зарытый в песок. Топопс вспомнил, что это была святыня, заброшенная ещё до постройки Йемина, и по этой причине жители побережья избегали её. Он больше не мог бежать; грудь его хрипела, как кузнечные мехи, забитые песком, а горизонт раскачивался, словно охваченный бурей. «Королю подобает защищать святыню, — подумал он, собираясь с мыслями. — Пусть наёмник бросит вызов суевериям своих отцов и найдёт смерть».

Топопс обошёл святилище и нашёл дверь, которая была обрамлена, как чистый холст в корке песка. Он толкнул дверь. Песок посыпался вниз, но дверь не шелохнулась. Выглянув за край святилища, Топопс заметил наёмника — размытое пятно тусклой зелени и плоти, тот готовился вскочить на своего коня. Топопс вонзил свой меч в землю и, упершись ногами в рукоятку, надавил плечами на дверь. С глухим скрежетом и облаком пыли дверь качнулась вовнутрь.

Топопс выдернул меч и вошёл в святилище, опираясь одной рукой на стену. Внутренность святилища казалась несуразной: напротив двери этой полусферы стоял трон из белого камня. В остальном, если не считать россыпи песка, святилище выглядело пустым.

Топопс огляделся, выбирая место, где ему будет удобней защищаться. «Свергнутый король должен сражаться перед троном», — подумал он и, схватившись за подлокотники, закрыл глаза и приготовился к бою. Когда он вновь открыл глаза, то заметил барельеф на стене слева от себя. Он был вырезан грубо, но выглядел могущественным, и Топопс сосредоточил на барельефе свой ум для обретения силы.

На нём был изображён ребенок, глядящий на мужчину, который, в свою очередь, смотрел на фигуру, очертания которой были расплывчатыми. Лицо ребёнка, обращенное к мужчине, и лицо мужчины, обращённое к фигуре, выражали одинаковое благоговение. Топопс обнаружил, что очерченные, но неясные линии этой фигуры каким-то образом воздействовали на него с той же эмоцией.