Шрифт:
Закладка:
А в Таганке жили-поживали да денежки наживали и втихомолку посмеивались над своими «надсмешниками».
Вся Семеновская улица была застроена большими каменными двухэтажными домами. При многих домах были большие сады. Было много лавок со всяким товаром, трактиров с поварами и «низков» с «маркитантами» и «блинниками», но чем ближе к заставе, тем улица становилась «серее», мельче, так сказать, но все-таки была хорошей улицей.
Я еще вернусь к Покровской заставе, а теперь не могу обойти молчанием одну из лучших, если не самую лучшую в Москве — Алексеевскую. Их две — одна Большая, а другая Малая.* Вот о первой я и скажу несколько слов.
Большая Алексеевская улица начинается у самой Таганки и ведет в Рогожскую, где и оканчивается у улицы Хивы. Малая идет параллельно ей, начинается от середины Большой и выходит на Николо-Ямскую улицу. Большая Алексеевская улица в своем начале очень широка, почти шире всех улиц Москвы. Богатые, великолепные дома делают ее прекрасной улицей.
Здесь нет ни лавок, ни магазинов, ни мастерских, кроме двух золото-канительных фабрик Алексеевых. Говорят, от этих Алексеевых и улица получила свое название. Алексеевы были очень богаты, так что их богатство вошло в поговорку. «Ведь ты не Алексеев», — говорил кто-нибудь другому, желая упрекнуть его в заносчивости. Тогда достоинство людей мерилось еще богатством. Сам Алексеев в юмористических журналах фигурировал тогда под именем Петра Рогожского и был, говорят, оригинальный старик. Дом у него был как дворец, с золоченым балконом; внутри роскошь была царская. Однажды, рассказывают, к нему приехали представители какой-то богатой английской фирмы и, увидя на дворе плохо одетого старичка с метлой, подметавшего двор, спросили его о хозяине.
— Сейчас узнаю, — отвечал старичок и предложил гостям войти в дом.
Они были поражены роскошью обстановки, но каково же было их удивление, когда оказалось, что подметавший двор бедный старичок был самим хозяином богатейшей в России фирмы.
У Алексеева был замечательный кучер, который весил девять пудов. В этой массе тела и огромной бороде тогда видели красоту и щеголяли ею.
Сказав о районе Покровской заставы, возвратимся к ней и ее тракту.
У Покровского монастыря, на пустыре, против святых ворот, по базарным дням был базар овса; его привозили рязанские мужики. Овес был сухой, овинный. Продаже овса много способствовали так называемые кулаки, попросту посредники между мужиком и обывателем. Кулаки знали всех обывателей, кому нужен овес, и предлагали его, купив предварительно у мужика и дав двугривенный задатку, а не то кушак или рукавицы. Кулаки — это ловкий народ, оборотистый, и пальца им в рот не клади. Про них и песня сложена:
За Москвою за рекою
Там стоит народ толпою,
В Москве кулаки,
В Москве кулаки.
Стоит Басов да Некрасов,
Еще Мохов да Горохов,
Алешка Скобин (2 раза).
Как вот с Питерской-то «дачи»
Мужичок едет на кляче,
Он овес везет (2 раза).
Кулаки тут подбежали,
Кулаки в воза совали:
«Что, брат, продаешь?» (2 раза).
Мужичок сказал: «Овес!» —
И на горсточке потрес,
На горсти своей (2 раза).
Базары бывали очень большие, особенно зимой. Нередко здесь зимой же продавали и свиные туши. Несмотря на бдительность кулаков, всегда преследовавших жулье, последнего здесь было достаточно: именно мелкого жулья, — «карманников» и «по возам». Бывали смешные случаи. Жулик, закинув за лапу туши веревку, стащит ее с воза и волочёт по снегу, а другой жулик стащит с воза у зазевавшегося мужика тулуп. Воришки наденут этот тулуп на тушу, шапкой накроют да еще в валенки обуют и будто пьяного товарища домой ведут. Потерпевший мужик раз пять мимо пробежит и не догадывается, что пьяный «товарищ», одетый в тулуп, — его собственность. Жулики очень боялись кулаков и обделывали свои делишки подальше от их глаз.
В праздники, после ранней обедни, все трактиры переполнены были народом. Говор и шум стояли в залах. В одном из трактиров, Морозова, получались тогда газеты «Московские ведомости», «Русские ведомости», еще маленькие тогда по формату, издаваемые Скворцовым, «Современные известия» и журналы «Всемирная иллюстрация», «Нива», «Развлечение», имевшее и тогда успех в руках Миллера, и потом — «Будильник». Как видите, потребность читать и тогда была. У нас были свои политики, милые спорщики, в своей наивности перестраивавшие Европу, но были и сведущие в сем деле люди…
Движение в эти часы у заставы было огромное, теснота доходила чуть не до давки. Двигались обозы, возы огородников, везли сено, овес, солому, дрова. Раздавались крики продавцов вразнос: «Кушаков, рубашек, рукавиц!» Палаточники зазывали купить горячие калачи и сайки. Все это кипело самой бойкой, веселой жизнью и являло собой совсем русскую картину давно прошедших веков, будто жилось не в дни освобождения народа от крепостной зависимости, а в те жуткие годы, когда народ ахнул и горько воскликнул: «Вот те, бабушка, и Юрьев день!» И все это восстает так живо и ярко, со всеми особенностями того времени, о котором я вспоминаю.
За заставой в то время по обеим сторонам ее тянулись огороды; с одной стороны от нашего вала они раскинулись вплоть до Рогожского старообрядческого кладбища, а с другой стороны до деревни Хохловки и достигали деревни Кожухово, перекинувшись через Дубровки. По левой стороне Рязанского тракта, сейчас же за заставой, были устроены известковые заводы, где обжигали алебастр. Заводы эти были деревянные, из теса, и, когда разожгут печи — это бывало и ночью, — вспыхивало огромное зарево, и мы все опасались пожара. Действительно, вспыхни эти десятки сараев, нашей Андроновке грозила бы серьезная опасность.
Наконец прошли слухи о постройке железной дороги в Нижний. Боже, сколько говору поднялось в нашем захолустье! Большинство не хотело этому верить. Однако в наших палестинах стали появляться новые люди, и в Рогожской призадумались: что же теперь делать? А ворвавшиеся к нам новые люди не дремали. Прежде всего, были сломаны известковые сараи и удалены куда-то в другое место. Догадливые люди поспешили воспользоваться свободными резервами по правой стороне шоссе и снимали их у Удельного
