Шрифт:
Закладка:
Филонов уже не вспоминал, что он сотрудник ГРУ, офицер, наделенный государственными секретами, получивший инструктаж, как себя вести при вербовочных ситуациях, специально обученный на предмет самосохранения.
Обида на резидента и сотрудников посольства, чувство мести и злобы засели в подсознании…
Майор уступал молча. Загнанный, как ему казалось, в тупик, он видел перед собой только стену. И вот, наконец, он решился…
Договорились встретиться здесь же через десять дней. Кейн пообещал кое-что раскрыть в их взаимоотношениях.
Срок до очередного свидания пролетел быстро. Ровно в 20.00, как и договорились, россиянин пришел к американцу. По дороге на конспиративную встречу с американцем офицер успокаивал себя:
«Будем обмениваться информацией, это делают на грани фола многие разведчики мира. Важного ничего давать не буду, а от американца даже незначительные материалы всегда будут оценены руководством достойно. Главное — их легализовать, Эдвард подскажет».
В то же время он понимал, что дорога, на которую его вывела Нади, не вымощена благими намерениями. Она, скорее всего, может привести к чему-то страшному и непоправимому. Видимо, это предчувствовала Тамара перед отъездом в Москву.
Филонов нажал на звонок, гостеприимный хозяин тут же открыл дверь.
— Entrez[27]. На этот раз мы поговорим в кабинете. Никого из знакомых не встретили по дороге? — поинтересовался Кейн.
— Нет…
— Ну и хорошо. Прошу в кабинет. — Движением руки Эдвард показал на дверь.
В комнате царил полумрак. В углу под фиолетовым абажуром тускло горел торшер. На круглом журнальном столике из толстого тонированного стекла стояла плоская бутылка виски и лежали бутерброды.
— Предлагаю для аппетита и снятия напряжения виски со льдом, — хлебосольно предложил американский разведчик.
Выпили за встречу. Разговор начался с погоды, экологии, загрязненности города, урбанизации, проблем нарастания панисламистских настроений в отдельных регионах страны.
— Конечно, ты вправе считать, что мы поступили не по-джентльменски. Но что делать? Нередко обстоятельства диктуют форму акции. — ─Кейн улыбнулся, прищурив хитро бегающие глаза. — Я думаю, твоя служба поступила бы аналогичным образом. Советские партийные органы строго следят за нравственностью в армейских рядах. Я буду откровенным: мы внимательно наблюдали за твоими действиями и поведением. Они вписываются в нормы морали янки.
— Чем же? Какие это нормы? — с усмешкой спросил Филонов.
— Прежде всего, отсутствие закомплексованности на приемах, свобода личных поступков, коммуникабельность, прагматизм с высоким чувством реальности, увлеченность и тяга к знаниям. При наличии хорошего вкуса вы имеете желание приобретать модные и дорогие вещи. В последнем вы, — Кэйн снова почему-то перешел на «вы», — как и я, очевидно, руководствуетесь пословицей: «Мы не такие богатые, чтобы покупать дешевые вещи». Но, увы, на многие желаемые товары денег у вас не хватало. Или я ошибаюсь?
Филонов промолчал. И Кейн продолжил:
— Таким образом, как сказал один мудрый человек, настоящий мужчина характеризуется тремя страстями: красивые женщины, терпкие вина и большие деньги. Если с первыми двумя показателями у вас всё нормально, то с деньгами никак не клеится. Мы готовы помочь, будем хорошо платить. Работа совершенно безопасная, причем обоюдовыгодная. Мы заинтересованы в вашей конспирации не меньше, чем вы сами.
— Я должен всё взвесить, вы же это понимаете, верно? — с театральным достоинством ответил Филонов. — Я прекрасно понимаю, в какую сторону вы меня ведете. — Некстати вспомнилась Инструкция о правилах поведения сотрудников ГРУ за рубежом.
— Ответ в данном случае может быть только один — положительный. Думать некогда, вместе с тем думать всегда надо. Или вы даете подписку о сотрудничестве сейчас, или ваше руководство завтра же будет знать все подробности недостойного поведения помощника военного атташе майора Филонова, — американец умышленно назвал должность и воинское звание жертвы. — Стоит ли объяснять, что произойдет с вами потом?
Офицер и на этот раз смалодушничал, усилием воли проигнорировал требования Инструкции.
Он думал и четко уже представлял свой карьерный рост. Будущее рисовалось в розовых тонах. Погиб казак, погиб ни за понюшку табаку. Вот и произошло превращение Савла в Павла, то бишь в «Этьена». Отец защищал Родину не жалея живота, имел несколько ранений, боевые награды, а сын продает Родину за динары и инвалютные рублики[28].
Договорились, что Кейн тоже будет «подпитывать» Филонова необходимой информацией.
Как добрался Филонов до своей квартиры, не помнил. И не заметил наружного наблюдения, которое организовал американец Кейн. Туман в мыслях, туман в глазах. Войдя в квартиру, первым делом закрыл дверь на два замка, подошел к зеркалу — не узнал себя, словно чужое лицо, подошел к бару и выпил рюмку армянского коньяка, хотя душа просила русской водки. Опьянения не почувствовал, выпил еще.
Филонов, заложив руки за спину, начал ходить по комнате, то дураковато улыбаясь, то хмурясь. Вот оно — начало и конец. Да, конец спокойной службе, семейной жизни, искренним отношениям с друзьями, товарищами, сослуживцами, родными и близкими.
Но и начало — смутное, тревожное, беспокойное, напряженное. Чужой среди своих. Он попытался представить свое будущее, но не получалось, мешало чувство страха и тревоги за содеянное. Он понимал, судьба его теперь висит на волоске. Чувство опасности, не притупляющееся, а, наоборот, все более обостряющееся. И все же он не терял надежды. Что такое надежда? Признак слабости или силы? Наверное, и то, и другое.
Мысли эти томили и мучили то слабее, то сильнее, но никак не покидали его. Алкоголь не помогал; выпил еще лафитник, мерка, принятая в доме отца. Сердце наполнилось ужасом. «Держи себя в руках, я же не трусливого десятка, в конце концов. Жребий брошен, зачем себе забивать голову ненужными страхами».
С шепотом опадавших листьев за окном тихо, но внятно произнес: «Рубикон перейден». Твердо решил не сдаваться, не идти на попятную. Обиды на всех в посольстве не отпускали, держали крепко. Натура брала свое.
— Не надо усложнять, но и упрощать не надо. — Так думалось Филонову, и он сам не подозревал, сколько правды и неправды в его думах. Он продолжал ходить из одной комнаты в другую, на кухню, зачем-то в ванную, странно поглядывая в окна. Вдруг появилось чувство не то радости, не то грусти, не то надежды, не то отчаяния, не то боли, не то наслаждения и злорадства. Море чувств, тревожных чувств, но злорадство, кажется, пересиливало.
Вдруг он себя представил хамелеоном, о котором лаосцы говорили, что левый глаз его (хамелеона) смотрит влево и видит там славу и опасности, а правый глаз смотрит вправо и
