Глаза Варвары стали злыми.

– Мне все равно. Стебелек, растение, кто угодно. Это мой ребенок. Какой он родится – такой он и будет.

– Наш, – негромко произнес Герц.

– Что?

– Наш ребенок.

– Наконец ты это сказал.

– А ты думала, не скажу?

– Я не думала. Я боялась.

– Не бойся. Ты и он – это все, что у меня есть.

– Но ты тоже боишься. Я вижу.

– Как только он родится, у нас его отберут.

– Я не отдам.

– Они объявят, что он опасен.

– Мне все равно.

– Они скажут, что он – мутант!

– Пусть говорят, что хотят. Я не отдам его. Я сделаю все. Сама стану мутантом. Растением. Травой, мхом, лишайником – мне все равно.

Она произносила фразы столь спокойно, что Савелий устыдился своей недавней истерики, своего отчаяния, своих дрожащих коленей. Его мучила жажда, но ощущение пересохшей гортани сейчас казалось ему отвратительным. Вода требовалась не самому Савелию Герцу, но растению, пустившему корни внутри Савелия Герца. Пить хотела его часть, уже не желающая быть человеком.

Человеком быть сложно, от этого устаешь.

– Может быть, все обойдется, – неуверенно произнес он. – Сколько дураков жрут седьмую возгонку? Полмиллиона? Миллион? А зеленых детей – всего несколько сотен. Значит, они родятся не от каждого, кто ест очищенный концентрат. У нас есть шанс. Мы не заслужили…

– Перестань, – одернула его Варвара. – Теперь это не важно. Нам надо успокоиться…

– Согласен! – с энтузиазмом воскликнул Герц, хорошо понимая, что не сможет успокоиться. – И вообще, мы слишком мало знаем. Незачем спешить с выводами, правда? Я должен опять поехать к этому доктору. И все выяснить. Он работает не один. И вообще, он слишком необычный человек. Тут что-то не так. – Савелий вскочил со стула и заходил по спальне. Вдруг остановился. – Да! Что-то не так. Китайцы прекращают платить, люди исчезают без следа, родятся зеленые дети – слишком много всего! Так не бывает. Может, мы с тобой сходим с ума? Или нет – я один схожу с ума?

– Мы все давно сошли с ума. Иди сюда. Сядь рядом. Тебе надо поспать.

Савелий рассмеялся:

– Спать? Ты с ума сошла. Я не смогу заснуть. Я их видел. Они маленькие. Живые. И зеленые…

Он выбежал на балкон. Вытер слезы. В лицо ударил осенний ветер. Радужная сфера с рекламой воды «Байкал» дрейфовала с севера на юг, задевая облака. Савелий зажмурился. Даже взрослому, пятидесятилетнему, начинающему черстветь мужчине иногда хочется закрыть глаза, потом открыть – и обнаружить, что все изменилось к лучшему, само собой, волшебным образом.

Он разлепил веки. Нет. Черно-зеленые стебли никуда не делись. Мир был виден, как будто сквозь расческу. Сейчас Герцу стало ясно, что этот мир доживает считанные часы. Этот вот желто-серебристо-лиловый, пестрый, расцвеченный улыбками, до блеска отполированный, готовый обеспечить всем желающим бесконечное количество психологического комфорта. Этому благодушному, упорядоченному, невыносимо безопасному, всеядному, до мелочей продуманному, устроенному ловко и просто – скоро придет конец.

Сверху сочилась музыка, классическое диско. Кто-то что-то праздновал. Конец празднику, подумал Герц. Ведь если вокруг только радость в чистом виде – это праздник, правильно? Еще вчера мы полагали, что праздник – наше повседневное обыкновенное состояние. Жаловались друг другу на рутину, проблемы, недостаток времени, недостаток денег, недостаток сил. А еще на недостаточно удобную одежду, недостаточно понятливое окружение, недостаточно красивых жен и недостаточно просторное жилье. Теперь оказалось, что вчерашняя жизнь, со всеми ее недостатками, была подарком судьбы. Белой полосой. Сегодня праздник кончился, вчерашние проблемы смешны, вчерашние заботы достойны в лучшем случае кривой грустной усмешки. Бархатное вчера сменилось шершавым сегодня.

Странно. Это можно понять умом, но нельзя понять сердцем. Ведь мы не были глупцами, не жили одним днем. Мы работали. Прилагали усилия. Думали о себе как о дальновидных и умных существах. Мы были убеждены, что наше завтра в любом случае комфортабельнее нашего сегодня, – а иначе зачем мы тогда прилагаем усилия? Затем, чтобы завтра было чище, легче, спокойнее. Мы создавали. Мы уставали. Мы пытались подстелить соломку. И вот результат: кубарем летим с высоты, мимо соломки, мимо всего. Прогнозы ошибочны, расчеты неверны. Вчера мы были сверхчеловеками, сегодня завидуем насекомым.

Мы сотни раз поднимались вверх и столько же раз скользили вниз. Всякий раз, поднимаясь к свету, мы клялись себе, что это навсегда. Что войны, голод и нужда навсегда остались за спиной.

А они не за спиной.

Тяжело дыша, Савелий смотрел из-под руки, как со стороны центра города движется вереница милицейских вертолетов. Их было необычно много. Он вообще не предполагал, что в Москве есть столько милицейских вертолетов. Вид гудящей винтокрылой армады вызывал уважение и страх – именно так обычно реагирует русский человек, наблюдая могущество ревущей, слепящей прожекторами, огнедышащей правоохранительной техники. Герц зачем-то стал считать, но сбился на пятом десятке.

Доктор Смирнов не соврал. Москва всерьез готовилась к новой жизни. К арестам и репрессиям. Все вот-вот начнется. Или уже началось. В гиперполисе двадцать пять милиций и полиций, они жестко конкурируют меж собой и оснащены по последнему слову техники. Если дать им полномочия и невзначай закрыть глаза на то, что двести лет назад называлось «перегибы», – все травоядные будут вычислены в несколько суток.

Нужно немедленно выбросить капсулы, решил Герц. Завтра же сказаться больным, доверить журнал Валентине, найти сговорчивых врачей и лечь под капельницу. Очистить кровь. Надо срочно поговорить с Годуновым – пусть гениальный пьяница научит, как завязать с травоедением. Надо прекратить хлебать воду десятками литров. Надо каким-то образом отвыкать от привычки недовольно морщиться, если кто-то загораживает солнце. Надо набить холодильник жирным мясом и жрать только мясо, и ничего, кроме мяса, пять раз в день… И Варвару заставить…

Его тошнило. Очень хотелось пить. Еще больше хотелось проснуться и радостно понять, что сегодняшний день был всего лишь дурным сном. «А книга? – вспомнил он и задрожал в панике. – Священная Тетрадь, где она? Срочно выбросить. Это, впрочем, не поможет. Если храмы и общины травоедов будут разгромлены, все их электронные архивы попадут в руки властей. Каждого обладателя Тетради возьмут на карандаш. Или даже арестуют. Между тем Тетрадь прочитана. Вся. Хуже того – въелась в память, и я готов цитировать ее страницами». Особенно последнюю главу: «Житие апостолов Гавриила и Глеба, а также их сподвижников».

Особенно финал последней главы.