— Утонул, стало быть?.. Не скажу, чтобы мне слишком жаль было шельму.

— Нет, причина другая, — проговорил фон Штраубе, отдавая со словами все крохи скопленного тепла. — Ему, связанному, кто-то в грудь всадил стилет, а потом труп, наверно, водой вымыло из того подвала.

Рукоятка, торчавшая из груди Мюллера, сейчас опять возникла у него перед глазами, и лишь тут барон вдруг понял, что еще в тот миг успел узнать ее. То был, без сомнения, мальтийский стилет, какие давались всем рыцарям при вступлении в орден.

— Свои ж небось и прикончили, — заключил Бурмасов. — С них, с масонов, станется.

Дрожь позволяла говорить лишь коротко.

— Нет, — сказал фон Штраубе. — Это орден. Орденский был стилет.

При этом сообщении князь присвистнул.

— Ошибиться ты часом не мог?

Барон только покачал головой.

— Заколоть, значит, борова… — задумчиво произнес Никита. — Не пойму, им-то, орденцам, это пошто?

Ответить пока было нечего… Однако тут фон Штраубе заметил, что при упоминании об ордене из другого конца лодки две пары глаз метнули взгляды в их сторону. Все вымокшие люди до сих пор казались ему одинаковыми, но тут он сразу узнал тех двоих. Это был комтур ордена граф Литта и его безмолвный слуга Антонио.

— Тише! — шепнул он. — Кажется, нас слушают…

Князь незаметно посмотрел в ту же сторону, что и он, и тихо проговорил:

— Ба! Знакомая персона. Комтура этого видел однажды… А с ним рядом кто?

— Антонио, слуга, — так же тихо сказал фон Штраубе. — Он немой: когда-то вырвали язык, но слышит хорошо.

— Вот про слугу безъязыкого ты мне ничего не говорил, — отозвался Бурмасов. — Между прочим, весьма напрасно. Кажись, в нашей комедии прибавляется действующих лиц… И очень удачно складывается, даже, смотри-ка, потоп нам в помощь. Сама фортуна занесла на этот ковчег тех, кто мне как раз и надобен…

Что имел в виду Никита, фон Штраубе не сумел понять.

Как раз в этот миг лодка заскрежетала днищем по мостовой и остановилась.

— Все! — весело крикнул со своего места Двоехоров. — Вот что значит мы духом не падали! Господь милостив, и наш ковчег прибило наконец к Арарату.

Воды за бортом было уже немногим выше, чем по колено, однако продрогшие люди не торопились переступать из лодки в ледяную муть. Воспользовавшись этим, Бурмасов перебрался в тот конец ковчега, где сидел комтур со своим слугой, и о чем-то заговорил с графом. Был настолько любезен, что поделился остатками рома из своей флажки и с Литтой, и даже с Антонио. Затем, видимо, что-то им предложил, поскольку оба в ответ обрадованно закивали.

— Карлуша, Христофор! — крикнул Никита. — Давайте-ка, друзья мои, ноги промочим еще разок, а там уж, обещаю, отогреемся.

Через полчаса они все впятером в одних халатах сидели перед растопленным камином на квартире у Бурмасова, которую так и не залило, и потягивали приготовленный самолично Никитой горячий ромовый грог. Фон Штраубе чувствовал, что его продрогшее тело уже отогрелось и снаружи, и изнутри, и теперь тепло отогревало самую душу.

Князь выглядел изрядно отяжелевшим от выпитого, но фон Штраубе догадывался, что за той видимостью пряталось притворство, он уже знал, сколь много хмельного может поглотить Никита, не теряя при том головы. Обман явно преследовал целью притупить бдительность комтура и его слуги. Явно что-то было при сем у Бурмасова на уме, а вот что — барон пока еще не догадывался.

— Вы, возможно, знаете, граф, — обратился он к Литте делано пьяным голосом, — что давеча на нашего общего друга Карлушу…

— На фон Штраубе? — уточнил комтур.

— А?.. Ну да… Так вот, что давеча на него не однажды покушались, желая жизни лишить?

— Как я могу не знать, — ответил граф, — если именно я должен быть ему тут, в чужой стране, вместо отца.

— Certtainement![60] — излишне громко для трезвого воскликнул Бурмасов. — Стало быть, не можете не знать и того, что какие-то его слова странным образом проникли наружу из кареты, в которой ехало лишь пятеро. Не кажется ли вам, что именно эти слова и послужили…

Комтур нахмурился:

— И вам, выходит, рассказал? Думаю, это было весьма неосторожно с его стороны…

— Ах, да бросьте вы, граф! — беззаботно отозвался Бурмасов. — Мы ж с Карлушей друзья, а от друзей у нас, в России, не принято скрывать…

— Боюсь, что это откровение может оказаться небезопасным и для вас, князь…

— Ну, семи смертям не бывать, а одной все равно не миновать… Так я спросил: не кажется ли вам?..

— Да, — перебил его Литта, — совершенно уверен, что причиной всех несчастий рыцаря послужили те его слова. Собственно, я и подсказал ему эту мысль.

Взгляд Никиты изображал полное непонимание.

— Но как же, граф?! — снова воскликнул он. — Ежели в карете вас было только пятеро, а если не считать друга Карлушу, так вовсе лишь четверо, — ясно же, что лишь кто-то из этих четверых и мог затем кому-нибудь сообщить. Только, ради бога, не надо мне говорить, что воздух тут, в России, наделен слухом, или рассказывать обо всяких там шпионах-карликах на запятках…

— Он и об этом нашем разговоре вам поведал… — еще более хмурясь, проговорил граф. — Но если знаете также и вы, и бог знает кто еще, то согласитесь, что круг подозреваемых лиц расширяется. О нет, вас я, разумеется, ни в чем таком не подозреваю, князь! Указываю лишь на некоторый изъян в ваших рассуждениях.

— Никакого изъяна, граф, — сказал Бурмасов, глядя на него совершенно вдруг трезвыми глазами. — Покушения начались тотчас по выходе барона из кареты. Причем самое первое было столь необычно по замыслу, что указывает на слишком хорошую осведомленность о всяких средневековых ловушках; полагаю, что и вам они также известны.

— Не кажется ли вам, князь, что это уж слишком? — сурово спросил граф.

— «Слишком» бывает только водка после шампанского, — отозвался Никита. — Ну да это так, присказка. Нет-нет, граф, вы тут вне подозрений, ибо сидели в карете, когда та ловушка сработала… Над ловушкой, впрочем, голову еще предстоит поломать… А вот следующее покушение было (вы, должно быть, знаете) совсем иным…

— Это когда восемь офицеров со шпагами на него напало по пути во дворец?

— Оно самое. И случилось оно уже к вечеру. Кто-то же сообщил сим офицерам о неосторожных Карлушиных словах. Только то могло быть причиной — личным врагами, я уверен, он еще не успел обзавестись… Однако же кто, кроме вас, престолонаследника да Карлушиного спасителя Христофора, знал о его вызове во дворец? Престолонаследник в качестве доносчика вроде бы отпадает, Христофор — тем более; кто ж у нас в таком случае остается?