— Н-не-е па-ал-кой, а на-шо-шом! — встрял отчаянно уже плачущий Дениска.

— Да. Насосом, товарищ милиционер. Она, глупенькая, за ним погналась… Лаяла так радостно…

— Но это же естественно, — как можно рассудительнее заметил участковый. — За человеком гонится дворняга… дворняжка, лает — откуда ему знать, что радостно? — он защищается.

— Да нет же!

Бабуля оживилась — снова искренне, заколыхалась всем телом, придвигаясь к краю сидения, чтобы быть ближе к «товарищу милиционеру». Вытянулась к нему, положив локти на стол.

— …Он специально её дразнил. Не любил её! Вот и раздразнил, чтоб она погналась за ним…

— То есть она погналась всё-таки злая?

— Н-ну, не знаю, — оконфузилась бабуля и глянула на мальчика — тот совсем раскис. — Жуля наша вообще злой быть не умела.

— Она, поди, его ещё и за пятку пыталась цапнуть?

Сочинять трагедию до конца в столь серьёзном учреждении бабуля не стала, а просто показала Малому глазами на малыша. Антон не понял. Тогда она зашептала:

— Конечно! Я только ради него… — кивок за спину в сторону внука. — Нельзя же так-то! При детях!

Малой проникся симпатией к старушке. Она казалась уже совсем не глупой наседкой, а вполне здравомыслящей и опытной женщиной.

— Собака дурная, конечно, но… Пообещайте, что накажете хулигана, — шепнула она максимально конспиративно.

— Да! — уверенно громко согласился Малой. — Конечно! Он должен быть наказан. Пишите заявление.

И подмигнул, мол, пишите, пишите. Тихий плач сбоку от бабули прекратился сначала до хныканья, а как малыш увидел, что бабуля действительно что-то начала писать, то и совсем — ребёнок от обретаемой справедливости даже повеселел. Слез со стула, начал ходить по кабинету.

— Дениска, иди поиграй на улице, — ласково сказала повеселевшая тоже бабуля. — Я допишу заявление и выйду.

Повеселел и участковый. Любому взрослому, если он не псих, всегда приятно утешить плачущего в своей одинокой беде ребёнка. Малыш выбежал уже чуть ли не вприпрыжку.

— Спасибо вам! — горячо поблагодарила женщина. — А то я не знала, что и делать… такое горе! Такое горе для ребёнка! Прямо на глазах, представляете!..

— Вы заявление-то пишите… Серьёзно!

— Да?! Ну вы меня прям обрадовали…

Бабуля удовлетворённо пыхтела. Одновременно писала и тараторила:

— …Так страшно, знаете, было. Даже я испугалась. Бедная Жуля даже не взвизгнула. Упала так сразу и лежит. Да… А Вадька этот так и умчался на своём велосипеде. Мы подходим… А там! Ужас…

Она снова устремила своё тело к нему и прошептала, кинув сначала взгляд на дверь:

— Голову ей совсем разбил. Даже мозги собачьи было видно…

Она ещё успела, отклоняясь, вскинуть брови вверх, одновременно кивая — вот так, мол, но уже усвоенный Антоном смысл последней фразы начал делать своё дело — её лицо стало неумолимо и неуклонно расплываться в пятно.

Хорошо, что она опустила глаза на лист бумаги и не видела изменившегося в секунду взгляда участкового. Не заметила его дрожи и возбуждения, бледности и отрешённости.

Антон в попытке овладеть собой встал, подошёл к приёмнику на неработающем холодильнике, воткнул вилку в розетку и наугад нажал одну из копок настроенных станций. Из динамика нарочитым бодрячком тут же с полуслова раздался полный глупого энтузиазма женский голос:

«…что удалось выяснить программе «Светская жизнь», так это меню, которым потчевали на празднике наших звёзд!»

«И что же в нём?» — это был имитирующий живой интерес уже голос ведущего — мужчины. Они дуэтом строчили чушь в радиоэфир.

«А вот что… Главное блюдо вечера называлось, — она стала выговаривать французские звуки, — соё-рвель де во-ё…» — «Красиво-то как! — это он. — А вкусно?» — «Наверное!..» — «А по-русски что это?» — «По-русски это звучит весьма прозаично… И даже страшно!» — «Ну, а всё-таки?» — «Телячьи мозги, запечённые с овощами».

Малого передёрнуло. Он не кнопку нажал, выключая, — он штепсель выдернул.

Бабуля как раз дописала. Оставила листок на столе, тепло попрощалась и вышла.

Академично выждав пару мгновений, в дверь просунулась академическая бородка:

— Можно?

— Две минуты… Буквально.

Антон даже не повернулся для ответа — ему нужно было перевести дух. Сел. Попил воды. Попыхтел — точь-в-точь как давешняя старуха. Успокоился.

— Входите.

— Здравствуйте.

«Академик» дождался жеста, приглашающего сесть. Сел.

— Простите, как к вам обращаться?

— Как вам удобнее, так и обращайтесь.

— Господин полицейский — вопросительный взгляд, ожидающий подтверждения, кивок удовлетворения. — Меня буквально затерроризировал мой юный сосед сверху.

Малой приходил в себя. Даже кивнуть смог, подбадривая.

— …Безобразно громко включает свою музыку. Аппаратура у него мощная, судя по всему… И музыка — далеко не Моцарт! И даже не Сальери… Чёрт знает что! А у меня работа…

«Академик» уныло усмехнулся.

— Пишите заявление. Есть правила. Примем меры.

— То-то и оно, что есть правила…

— Простите? — участковый невольно принял тональность и манеры «академика», которые его немного успокоили.

— Не всё так просто. Мой сосед хоть и гопник… уж не знаю — начинающий или заканчивающий им быть — это неважно… но не законченный дебил — музыка его грохочет строго до двадцати трёх ноль ноль.

— Пишите заявление.

— Я же говорю — парень с мозгами…

— А я говорю — пишите! — раздражаясь ещё пока не до дрожи, повелел чувствующий наступающую снова потерю самообладания участковый.

— На чьё имя?

— На моё.

«Академик» получил лист бумаги, глянул на бейдж перед Малым и склонил голову.

В минутной тишине Антон опять пришёл в себя. Вздохнул.

— А я вас узнал, господин офицер, — сохранив свою доброжелательность не разбитой о полицейскую твёрдость, заговорил, не поднимая головы и продолжая писать, проситель. — Вы несколько дней назад в травматологии лежали. Так? Я вас там и видел — тоже лежал. По банальному и скучнейшему поводу! Даже говорить неудобно… Не хочу позориться. Вы-то, наверное, по службе пострадали? Н-да… У нас в обществе царит не культура, а… простите, культурка. Вам не позавидуешь… Впрочем, нам всем не позавидуешь.

Он на секунду поднял глаза, ища поддержки участкового. Тот показался ему нейтральным. «Академик» понятливо кивнул и снова уткнулся в заявление. Заговорил:

— Меня сам завотделением врачевал… Как бишь его звать? Томас. Имя у него оригинальное. Точнее, непривычное для наших мест. И сам он оригинал — умница.

— Он погиб…

Рука с ручкой замерла.

— Как?! Когда?

— На днях… Автокатастрофа.

— Да что вы говорите?! Боже! Какой ужас, — «академик» искренне изумился. — Такой молодой… Такой хороший врач… Что называется, человек на своём месте… И вообще… Очень интересный… Был…

Он смотрел в стол, но не писал, ошеломлённый известием. Малой не торопил. Ему вдруг стало почему-то интересно.

— …С ним было