— Силен, силен был, неимоверно. Шесть или семь болтов ему досталось, а он все бегал по оврагам и кустам, и орал как сумасшедший. Кровью истекал, а мы ждали, близко не подходили, чтобы ни собак, ни коней не запорол. Так он сам на нас от злобы кинулся, как понял, что слабеет. Пришлось его копьем усмирять.

Бертье даже показал копье, каким убил эту зверюгу.

Волков, как и другие, слушал его рассказ, но без восхищения: счет, что они написали до этого, уж больно печалил его. Из головы не шли двести талеров с лишним. Двести талеров! Какое уж тут веселье. Да и с чего веселиться, от такого вонючего зверя, а когда Бертье повернулся к нему, так он его и спросил:

— А волков видали?

— Следы видал, — сразу стал серьезен Бертье, — и пару раз собачки наши, к коням жались, прямо под копыта лезли.

— Отчего же?

— Так значит, волки рядом были, — объяснил Бертье, — волчий запах был значит свеж.

— И что же это за собаки, если мы их купили волков искать, а они тех самых волков боятся? — невесело удивлялся кавалер.

— Так они же еще щенки, — с жаром стал объяснять ему ротмистр, — вот подрастут…

— Некогда ждать нам, — сказал Волков, — завтра еду в Мален, не хотите ли со мной поехать, взрослых собак посмотреть?

— Купить еще собак? — Бертье даже обрадовался.

— Да, — сказал кавалер, раздраженно, — купить собак, коров, быка, кровати и доски, и купить еще что-нибудь, пока у меня еще есть деньги. Пока эта земля меня не разорила окончательно, нужно успеть купить и собак.

Бертье видя такое дурное расположение духа кавалера, радоваться перестал, и сказал, ну чтобы совсем ему не весело было:

— А еще мы мертвяка нашли. Погрызенного.

Волков только уставился на него устало и молчал.

— Час езды отсюда, на запад. Мертвяк еще не старый, хотя волки, или кабаны, его обглодали. Месяца три ему, не больше.

— Откуда же вы знаете, что три месяца ему? — невесело спросил Волков.

— Так я ж на войне десять лет, — отвечал ротмистр, — мертвяков повидал, что под стенами после штурмов лежат, уж знаю, что если кости не побелели, так значит недолго лежат. И волосы на голове не истлели еще.

Кавалер поворотился к старосте, что стоял за ним и спросил:

— Не пропадал ли кто за три месяца у тебя?

— Нет, пропадал давно, — отвечал староста, вспоминая, — по осени. Мальчонка десяти лет, Гансом звали, коз пас, так ни его, ни коз мы с тех пор не видали.

— Нет, то не мальчонка был, может и не крупный, но мужик. Точно не мальчонка десяти лет, — сказал один из солдат, что был с ротмистром.

— Вы его не похоронили, молитву не прочли? — влез в разговор брат Ипполит.

— Так некогда было, за кабаном ехали, — пояснил солдат.

— Вспомните то место? — не отставал монах.

— Вспомним, — отвечал ему Бертье, — только путь туда не близкий, до темноты туда доедем, а вот обратно придется по темну ехать. Завтра можно будет.

— Потом съездите, похороните, — сказал Волков монаху. — Завтра в Мален едем.

Он пошел к себе за стол, не пригласив ни Бертье, ни Рене, ни Брюнхвальда. Не то было у него настроение. Попросил ужин у Ёгана. А тот сказал, что ужин еще и не готовил, так как занят был весь день.

И ругать его было не за что, хоть и хотелось. Потому, что это была правда, и все, что мог сказать Волков Ёгану, так только то, что просит его уже не первый раз найти ему слугу, а тому все недосуг. И Ёган опять ему обещал слугу найти. Завтра же.

* * *

Сначала Агнес даже нравилось, что люди побаиваются ее кучера.

Сторонятся его, и стараются даже не смотреть лишний раз. Уж больно зверообразен был лик, да и весь вид Игнатия Вальковского.

Его истлевшая рубаха, его драные, широкие панталоны, черные, сто лет не мытые ноги, пугали людей. Но особенно пугала людей разодранная щека, чуть поросшая жесткой щетиной.

Но когда ему перед ночью, даже не открыли ворота постоялого двора, оставив их опять ночевать на улице, Агнес решила, что надобно ему вид иметь приятный. Не разбойница она, чтобы люди ее чурались, а госпожа. Пусть боятся, да кланяются, а не боятся, да разбегаются.

Позвала она его к себе, поглядела на него сначала долго, и даже рукой своею по щеке его провела, а потом и говорит, брезгливо пальчики платком вытирая:

— Грязен ты, как нищий на паперти, и смердишь так же. Как в первый город приедем, так в купальню ступай.

— В купальню? — удивленно переспросил кучер.

— А потом к цирюльнику. — продолжала молодая госпожа, кидая платок служанке. — Только вели ему бороду тебе не брить, пусть щетина на щеке отрастет, уж больно ты страшен дырой своей. А потом одежду я тебе справлю такую, чтобы знали все, что ты не разбойник и не зверь дикий, а кучер и конюх доброй госпожи.

— Как пожелаете, — отвечал Игнатий.

Вот только в одном был вопрос. Все мелкие деньги, кроме монеты в десять крейцеров, что были у нее, она потратила до гроша медного, и оставался у нее всего один золотой, да эта мелкая монетка. А гульден, он был старый, потертый от времени, и уже потерявший часть своей стоимости, дал ей ее господин.

И больше денег у нее не было. Но это почему-то ее не волновало. Ей и в голову не приходило, что она будет испытывать нужду. Она была уверена, что найдет денег столько, сколько ей надобно будет. Как? Того она еще не ведала. Но знала, что придумает способ. Деньги… деньги они у людишек водятся, а людишки… а людишки ее боятся. А значит, не будет она без денег.

Карета остановилась на перекрестке дорог. Там, на перекрестке, сидел мужик, торговал корзинами и деревянными башмаками.

И пока Игнатий, спустившись с козел, ходил и смотрел сбрую на лошадях и поправлял ее, Агнес вышла из кареты размять ноги.

Вышла, потянулась, выгибая спину, а потом, поглядев на деревянные башмаки, спросила у мужика:

— Далеко ли до Хоккенхайма будет?

— Денек еще ехать вам, госпожа, — с поклоном отвечал тот. Он указал на запад. — Туда вам ехать.

— А там тоже город, кажется? — Агнес приглядывалась к дороге, что вела на север.

— Истинно, госпожа, — говорил мужик, — Клевен вот-вот будет, три версты и он, но городок-то небольшой, а если вам большой нужен, так дальше, в двух днях пути,