Вот Тенгиз говорит моему папе, что это он, папа, виноват в том, что я умерла, а вовсе не Тенгиз, потому что папа не научил меня проговаривать свои эмоции и вообще никогда не обращал на меня внимания, так что моя безнадежно покалеченная психика психосоматически себя уничтожила. Вот папа кричит Тенгизу, что ему нельзя было становиться воспитателем, поскольку тот не умеет находить подход к детям, которых ему доверили, и эти дети предпочитают смерть такому бесчеловечному обращению. Вот Тенгиз бросает перчатку в лицо моему папе, а папа достает шпагу и размахивает ею перед лицом Тенгиза. Вот они стремительно шагают на бульвар и на площадке между Дюком и Потемкинской лестницей скрещивают оружие, а мой дед служит им секундантом. И тут Фридочка и моя мама вместе с бабушкой бросаются им наперерез, слезно умоляя прекратить ребячество, потому что смерть не отменяет смерть и меня все равно не вернуть.

И все они, смирившись с неизбывным горем, садятся на ступеньки под Дюком и предаются воспоминаниям обо мне. Вот, говорят они, я была исключительным и удивительным ребенком. То есть девочкой. То есть… девушкой. Как прискорбно, что никто меня никогда не понимал, но приходится признать, что это было и невозможно, поскольку простые смертные не способны проникнуться столь многогранной личностью. Вот, говорит Тенгиз, я знаю, что она втайне от всех писала роман, и там такие потрясающие герои, такой ошеломительный дюк, владыка Асседо, и такой демонический, невозможно красивый Фриденсрайх фон Таузендвассер. Так давайте же его издадим посмертно и переведем на все языки мира, потому что весь белый свет обязан обогатиться ее фантазией, и тогда она будет вечно жить в сердцах людей, память о ней никогда не сотрется и имя ее – Комильфо – будет греметь по Земле.

И тогда мама и папа удивляются до умопомрачения, а бабушка – до инфаркта, и говорят: быть не может, что мы не знали о ее романе, какая жалость, что мы были не в курсе и никогда не просили дать почитать. Но суть-то в том, что они вообще никогда мной не интересовались, не то что романом, а теперь поздно, поздно. А Фридочка говорит, что я оставила этот роман в наследство и назидание будущим поколениям детей и родителей, неспособных найти общий язык друг с другом и разлучающихся, вместо того чтобы пытаться наладить связь.

Я могла так продолжать до бесконечности, упиваясь злорадством и одновременно печалью, тоской и виной. Я уже находилась на пороге осознания того, что с некоторых пор мне это стало нравиться намного больше радости, веселья, юмора и хорошего настроения, но до конца эту мысль додумать не успела, потому что Алена явилась меня проведать.

Часы сообщали о том, что в школе сейчас пятая перемена.

– Привет полумертвым, – сказала Алена, жуя бутерброд с арахисовым маслом и подавая мне его кровного брата. – У тебя все окей?

Я кивнула.

– Ты, как всегда, пропускаешь все самое интересное. – Глаза Алены лихорадочно блестели новостями. – На большой перемене Арт со своей компанией наехали на Шульца в туалете. Леонидас заседал в дальней кабинке и все слышал, так он мне сообщил.

Я сделала большие глаза, и Алена, воодушевленная редким с моей стороны проявлением интереса к групповым сплетням, продолжила:

– Арт типа предъявил Шульцу, что тот лезет к его девушке, и поэтому ему кранты. Неужели Шульц реально приставал к Владе во время каникул?

Я ничего не ответила, но сдвинула брови, из чего Алена, вероятно, заключила, что меня подменили.

Я взяла тетрадку и ручку и написала: “Они его убьют”.

– Не собирались они его убивать. В итоге решили развести Юру на бабло, чтобы унизить.

Я опять сделала вопросительное лицо.

– Шульц должен отдать Арту половину своей стипендии в качестве откупа, – объяснила Алена человеческим языком.

Я написала: “Он согласился??!!?!”

– Леонидас сказал, что Шульц сказал, что подумает.

“Что за бред? – написала я. – Почему он не пожаловался учителям?”

– Ты сдурела, что ли? – сказала Алена. – Каким учителям? Он и так на учете из-за нашего окна. Извинялся передо мной сегодня. Милый мальчик, скажи?

“Ему поверят. Всем же ясно, что Арт мудак. Арт тоже на учете”, – написала я.

– Откуда ты знаешь? – спросила Алена.

Я пожала плечами.

– Что вообще здесь происходило на каникулах?

Я опять пожала плечами и написала: “Юре нужно помочь. Он жертва обстоятельств”.

– Как помочь? – спросила Алена. – И каких обстоятельств? И какое тебе вдруг дело до Шульца?

Я написала, что долго рассказывать и вообще, это не моя тайна, но моя вина, а Юру нельзя бросать на произвол судьбы, и если Алена моя лучшая подруга, пусть и бывшая, то ей не следует меня расспрашивать, а следует помочь мне помочь Юре.

– М-да, – сказала Алена. – Похоже, что рыцарские романы у нас снова в моде. А я думала, ты читаешь здоровую эротику.

Алена открыла книжку и вслух зачитала: “Я, Анаис, теперь умерла для секса. Перегорела, выжжена, сожгла в себе всякую веру и все мои великие иллюзии”.

– Великие иллюзии, понимаешь ли! Нет, здесь тоже не все здорово. Там, где порылась Влада, здорово быть не может.

Несмотря на то что Алена была права, я вырвала у нее книгу и жирными печатными буквами написала: “Юре надо помочь!”

– Хорошо, хорошо, не нервничай, – сказала Алена. – Я попытаюсь выяснить, что там Арт замутил. Все, мне надо бежать. У нас еще четыре часа иврита, сдохнуть можно.

Алена убежала, а я снова осталась одна, встревоженная больше прежнего.

Два урока спустя Алена опять меня навестила и принесла банан.

– Слушай, там нехилая движуха, – сообщила она. – Юрец отказывается разводиться на бабки. Красавчик. Решил сыграть в героя. Арт и Юра забили стрелку в эвкалиптовой роще за теннисным кортом. После отбоя.

“Надо кому-то рассказать”, – написала я, сама толком не зная, надо ли.

– Ни в коем случае, – уверенно сказала Алена. – Мы должны сами разбираться со своими проблемами. Иначе какого, извините, мы тут делаем?

В каком-то смысле Алена была права. К тому же пару дней назад я уже выяснила, что наши проблемы – это всегда проблемы для вожатых, а лишних проблем Тенгизу мне создавать не хотелось, тем более что я пребывала в полной уверенности, что эту проблему создала я сама, позвонив Арту по просьбе Аннабеллы и сдав ему ни в чем не повинного Юру.

Я написала: “Ты понимаешь, что Арт придет на стрелку