— Да...

— Рассказывают, что он снова заявился туда как ни в чём не бывало, намереваясь то ли забрать жалование, то продолжить работать как прежде. Впрочем туда сразу же нагрянули жандармы, но ваш Михаил ускользнул от них. Так что уговорить этого субъекта быть так называемым «рабочим царём» вашим бывшим товарищам не удалось. И мечтать было нечего!

— Если он в Петербурге... — Растерянно проговорил Венедикт. — Если он в Петербурге, и полиция уже ходит по его следу, то его наверно скоро арестуют...

— Не ожидал от такого умного человека, как вы, столь наивного суждения! — Заметил Нечаев, заставив своего собеседника сразу же устыдиться. — Хотели бы — арестовали бы! Жандармов в столице сейчас как собак... И вы думаете, они не в состоянии отловить одного-единственного субъекта, о котором известны фамилия, имя и внешность, у которого нет ни соратников, ни опыта побегов от полиции?! Прошу вас! Курам на смех! Неужели вы не поняли?!

— Чего?

— Вся эта история со спасшимся царевичем — ни что иное, как хитрая операция Охранного отделения!

Это заявление прозвучало как гром среди ясного неба. Даже Федя оторвался от пулярды и прислушался.

— Как?! — произнёс Венедикт.

— Очень просто. Вера народа в доброго батюшку-царя просто неистребима! А раз так, почему бы жандармам ее не использовать? Они пустили слух о чудом спасшемся, да ещё и воспитанном в среде пролетариата царевиче, чтобы возбудить у масс надежду, что всё скоро дастся им само собой! Придёт добрый царь, накажет капиталистов, отдаст землю крестьянам, сделает восьмичасовой рабочий день... И для этого не надо напрягаться! Ничего вообще не надо! Понимаете? Сейчас, когда массы только-только начали осознавать свои революционные возможности, когда стали понимать, что обращаются с ними не по-людски, когда слово «социализм» начало звучать не только в образованных домах, но и в среде рабочих... Что предприняли?! Придумали очередного «доброго царя», чтобы отвернуть пролетариат от свойственной ему по самой природе революционности! Профсоюзы? Стачки? Митинги? Зачем?! К чему трудиться, если скоро добрый царь всё устаканит?! Что уж теперь говорить о терроре, средстве самом эффективном, самом действенном! Кстати вот скажите: ваша организация планировала совмещать обработку этого Михаила с дальнейшей террористической деятельностью?

— Мы решили, что террор уже не нужен, — растерянно проговорил Венедикт. — Ну, знаете, крайнее средство... На него мы имеем моральное право лишь в отсутствии других методов борьбы... А если можно мирно...

— «Можно мирно»! — Перебил его Нечаев. — Вот! Охранке удалось обвести вокруг пальца даже вас, основной боевой актив русской интеллигенции! А что говорить о народе! Усыпили, успокоили... Рассказали сладенькую сказочку... Ничего не надо делать, сидите смирно, вам рабочий Мишка всё устроит! Вместо того, чтобы покарать губернатора, который приказал выпороть целую волость, стонущую от непосильных поборов, вы бегаете за парнем со стройки, уговариваете его стать русским царём и ложитесь спать, полные розовых мечтаний! Это, что ли, революция?!

Венедикт обескураженно молчал. То, что составляло его мир, его надежды весь последний месяц, было полностью разрушено. Нечаев говорил совершенно логично. И как только сам Венедикт не додумался до всего этого?! В самом деле, позволил усыпить свою революционность! Позволил связать по рукам и ногам самой древней и жалкой верёвкой — и сам не заметил! Уж не в том ли было дело, что ему очень хотелось сыграть некую особенную роль в преображении России?.. Через сорок лет сказать потомкам: «А вы знаете царя Михаила, с которого новая жизнь началась у нас? Я отыскал его! Без меня его бы не было! Я автор»...

— Не горюйте, я вас не виню, — сказал, меж тем, Нечаев, сбавив тон. — По вам видно, что вы революционер самый настоящий, горячий, искренний. Только заблудившийся немного. А вот ваши товарищи, быстренько решившие свернуть террор в преддверии воцарения «добренького батюшки царя», оказались не теми, на кого может уповать страдающий русский мужик! Теперь и понятно, почему вы оказались за бортом этой организации. Вы слишком настоящий для неё! В вас так много духа борьбы, что вы просто не можете уживаться с этими благодушными дамочками в чепчиках, играющими в революцию как в куклы! Может быть, они поняли это... А может, просто самоуспокоились настолько, что решили распустить организацию, почивать на лаврах и ждать, когда всё разрешится само или с помощью этого Михаила.

— Логично... Быть может... Вы правы...

— Я прав. Поверьте, юноша.

— Признаться честно, вы меня обескуражили.

— А вот зря вы так! — Сказал Нечаев. — Чуть что не по вам — и сразу сдаётесь, да?! Нет уж! Это не по-нашему! С таким настроем-то империи не сковырнёшь! Я вот девятнадцать лет сидел в тюрьме, а до этого ещё двенадцать! И не обескуражился, ничего.

— Ну вы-то герой настоящий...

— Да бросьте! «Героем» может стать любой идейный человек. Надо просто действовать последовательно.

— И какова же, по вашему мнению, должна быть теперь последовательность моих действий? — Спросил Венедикт.

— Да всё просто. Убить его.

— Как?!

— Любым способом.

— Да нет, я не про это... Для чего нам... казнить Михаила? Он ведь не чиновник, не при власти... Он не сделал ничего дурного...

— Сделал. Он мешает революции. Ведь я уже сказал, что он питает глупую сказочку про доброго царёчка, усыпляет революционный инстинкт массы.

— Неужели вы считаете, он в сговоре с Охранкой?

— А неважно. Может быть, и не сговаривался. Может быть, его используют вслепую. Так или иначе: объективно он работает в их пользу! В их, не в нашу! И потом... Неужели вы думаете, этот Михаил и в самом деле стал бы царём для рабочих? Ну что за наивность! Неужели вы не знаете, как власть портит людей?! В лучше случае, в первые дни он попытался бы заботиться о народе! Быстро понял бы, что это не так просто и не выгодно — и стал бы просто царствовать для себя, как и сотни царей до него...

— Да, но... Он хороший человек, мне показалось... Знаете, он спас Веру Николаевну во время пожара!

— Нет смысла смотреть на индивидуальные доблести и преступления каждой отдельной личности, — отрезал Нечаев. — Мы должны видеть глубже! Глядеть в его