это для того, чтобы сколько-нибудь польстить твоему самолюбию и вызвать на твое лицо самодовольную улыбку»{285}.

Статьи критика воспринимались в штыки не только в глубинке и не только духовенством. В мае 1860-го на дверях его петербургской квартиры на Моховой была сделана надпись: «Безнравственный семинарист». Дядя Добролюбова ее «целый день не стирал, чтобы не подумали, что струсили»{286}.

Интересен короткий (и неожиданный) обмен мнениями между критиком и Марией Дондуковой-Корсаковой — дочерью бывшего вице-президента Императорской академии наук, адресата эпиграммы Пушкина «В Академии наук / Заседает князь Дундук…». Мария Михайловна приходилась родственницей Галаховым, у которых учительствовал Добролюбов, знала о его журнальной работе и следила за публикациями. После статьи о романе Гончарова критик получил от нее письмо от 27 июля 1859 года:

«Я с горячим сочувствием прочла статью Вашу «Что такое обломовщина», но в одном только с Вами не могу согласиться. Вы объясняете перелом Ольги страхом ее впасть в Обломовщину, а мне кажется, что этого страха у нее быть не может по ее направлению, характеру и, наконец, по самой обстановке ее жизни. Гончаров почти против воли напал на мысль, что полное развитие наших духовных сил невозможно на земле. Этой мысли он не хотел доказать и оставил читателю неясное впечатление, которое тревожило его пытливый ум»{287}.

Мария Михайловна просила Добролюбова отбросить сословные предрассудки (нежелание общаться с дочерью камергера), чтобы продемонстрировать на деле веру «в сближение людей на правах общечеловеческих, без этой веры никакого нет простора в жизни». Критик ответил спустя месяц коротким сухим письмом: расхождение в их взглядах столь сильно, что делает дальнейшую переписку невозможной. Добролюбов, судя по всему, не желал тратить время на общение с религиозной и не менее принципиальной, чем сам он, читательницей. Не удовлетворившись этой отпиской, Дондукова послала критику второе письмо, содержание которого еще больше должно было отпугнуть Добролюбова. Мария Михайловна выражала опасение, что радикальные взгляды способны повредить молодым неокрепшим душам:

«Стремления Ваши прекрасны, любовь к ближнему согревает Вашу душу, но Вы находитесь в переходном состоянии, в котором убеждения Ваши не могут быть непоколебимы. Увы, гордость Вам не позволяет в этом сознаться, и Вы способны распространять мысли, которые отвергнуты будут Вами через несколько лет. Не напоминайте мне о материалистах, упорных в своих заблуждениях, они не были похожи на Вас, они не искали добросовестно истины в горячей деятельной любви к людям»{288}.

Разумеется, никакого ответа на это послание не последовало. Между тем это единственный известный нам случай, когда глубоко религиозный читатель, будучи убежденным в добрых чувствах критика и всерьез относясь к его демократической позиции, пытался вступить с ним в диалог. Диалога, однако, не получилось.

Тост памяти Белинского:

история одной легенды

Шестого июня 1858 года Добролюбов присутствовал на обеде памяти Белинского в день его именин{289}. Событие это обычно сопровождается комментарием: Добролюбов, возмущенный пустословием в адрес покойного, по возвращении домой написал сатирическое стихотворение «На тост в память Белинского» и анонимно разослал его участникам обеда, что вызвало их негодование. Все версии этой истории восходят к двум источникам — статье Максима Антоновича «Причины неудовлетворительного состояния нашей литературы» (1878) и воспоминаниям Александра Пыпина «Мои заметки» (1911).

Впервые стихотворение Добролюбова было опубликовано в статье Антоновича, который писал, что слышал историю об «обеденном» инциденте от покойного Некрасова:

«В числе других это стихотворение получил и Николай Алексеевич и, по его словам, сразу же догадался, кто автор его; да притом Добролюбов не скрывался перед ним и сам признался ему во всём. Николай Алексеевич, конечно, и не подумал обидеться на присланное ему стихотворение; но другие известные литераторы сильно обиделись. <…> У нас есть одно рукописное стихотворение Добролюбова, писанное его собственною рукою и, по-видимому (здесь и далее в этой цитате курсив наш. — А. В.), относящееся к случаю, о котором рассказывал Николай Алексеевич, хотя утверждать это наверное мы не решаемся. Стихотворение озаглавлено так: «На тост в память Белинского. 6 июня 1858 г.». Вероятно, 6 июня было днем именин Белинского, так как в этот день бывает Св. Виссариона; и если обеды в память Белинского устраивались в этот день, то это еще более может подтвердить нашу догадку»{290}.

Очевидно, у Антоновича не было полной уверенности, что стихотворение связано с обедом памяти Белинского. В рукописном фонде Антоновича в Пушкинском Доме сохранилась копия стихотворения Добролюбова, сделанная, по мнению комментатора Бориса Бухштаба, не критиком (если только почерк не был умышленно изменен){291}. Название «На тост в память Белинского, 6 июня 1858 г.» приписано другой рукой — не исключено, что Антоновича или чьей-то еще позднее. Отсутствует название и в автографе стихотворения, находящемся в так называемой первой добролюбовской рукописной тетради. Более того, текст этот, располагающийся между стихотворениями «Напрасно» (май) и «Бедняку» (20 июня), не датирован{292}. Тем не менее Бухштаб, хотя и не уверенный, что копия из фонда Антоновича сделана Добролюбовым, всё же опубликовал стихотворение с названием, отсутствующим в автографе, однако указал, что основным текстом следует считать автограф в добролюбовской тетради. Такая непоследовательность заставляет еще раз обсудить историю создания и смысл загадочного стихотворения.

Итак, исходный текст в автографе не имеет заглавия, не соотнесен самим автором с каким-либо конкретным событием и не приурочен к определенной дате. Связь с трапезой появляется только в последней строфе, где упомянуты некие «пиры», но более внятной отсылки нет:

Не раз я в честь его бокал

На пьяном пире подымал

И думал: только, только этим

Мы можем помянуть его,

Лишь пошлым тостом мы ответим

На мысли светлые его!..

Отсюда легко сделать вывод: копия Антоновича не может быть достоверным источником при реконструкции этого эпизода биографии Добролюбова, особенно если вспомнить, что исследователи обнаружили много недостоверного и в воспоминаниях публициста{293}. Примечательно, что стихотворение не вошло в четвертый том собрания сочинений Добролюбова, который Антонович редактировал в 1862 году, хотя часть рукописей добролюбовских стихотворений хранилась в тот момент у него. Скорее всего, в редакции «Современника» решили не печатать неудобное стихотворение-упрек последователям Белинского, поскольку атмосфера в 1862 году и без того была накалена.

Второй источник информации — воспоминания Пыпина. Впервые он заговорил об этой истории в письме своему кузену Чернышевскому от 5 февраля 1884 года, надеясь получить уточнения к его