«Крапивное семя» бюрократии, способное «в посмех поставить» распоряжение самого царя, во многом предопределяло управленческие возможности власти. Наиболее полно это воплощалось в облике приказных дьяков — высшей бюрократической элиты. В ходу была поговорка: «Как пометил дьяк, то и делу быть так». В трудоемком, болезненном для самодержавной власти процессе принятия решений существенную роль играла ставка на правильный, безошибочный выбор таких людей. Именно способности, опыт чиновника служили ресурсом, важным направляющим средством, позволяющим в какой-то мере предупреждать или исправлять ошибки некомпетентного начальствующего лица. Состав, организация деятельности, функциональные обязанности приказных структур, качество подготавливаемых ими документов, в свою очередь, зависели от конкретных людей, от того, какими знаниями и опытом они обладали.

О бюрократических уловках чиновников, составлявших отчеты царю о проходивших с иностранцами переговорах, Котошихин пишет: «И те все речи, которые говорены и не говорили, пишут они в статейных своих списках не против того как говорено, прекрасно и разумно, выставляючи свой разум на обманство, через чтоб доставить у царя себе честь и жалование большое; и не срамляются того творити, понеже царю о том, кто на них может о таком деле объявить?»[32] Целью подтасовок и фальсификаций было не только стремление выслужиться, но и желание поквитаться с конкурентами — но в результате страдали дело и люди, кто верой и правдой служил государевым интересам. Одним из тех, кто подвергался подобной травле и в конечном счете стал ее жертвой, как мы уже знаем, был Ордин-Нащокин.

«Младенческие» представления о государственности, их наивный характер продолжали господствовать в мировосприятии родовитой элиты. Управление брало свое начало в племенной иерархии, где старшинство, функции и достоинства распределялись по происхождению, «по отечеству». Не служба и личные качества, а родство, «отчинное старшинство», некогда приобретенное предками за заслуги, смысл и значение которых во многом были забыты или утрачены, выступало основой для закрепления превосходства над другими. «У московитян, — отмечали иностранцы, — знаменитость рода ценится выше справедливости», хотя при этом говорилось, что «высота положения определяется государевым оком и разумением». На деле происхождение, родовитость почти всегда определяли назначение на государственную должность. Древность рода и брачные союзы — два непременных условия, дававшие право занять высокое место при монархе.

Сначала свернутые в рулоны свитки-столбцы, а позднее «разрядные книги» были документальными свидетельствами, по которым вычислялась древность рода, и на этой основе представителю потомственной знати отдавался приоритет при замещении «служилых мест». Это своеобразные «табели о рангах», некогда отображавшие высоту положения предков, теперь, при новой династии, открыли дорогу местничеству. Его суть состояла в том, чтобы заново сверить и «застолбить» место человека во властной иерархии, а тем самым и его право доминировать в государственной жизни. От чиновников, помимо прочего, требовалось в присутствии вышестоящих лиц, в первую очередь царя, отслеживать, чтобы приглашенные размещались «по породе своей, а не по службе».

Котошихин с этого и начинает описание возникающих на советах у царя коллизий, когда особенно наглядно открывались сословные противоречия. Даже присутствие высшего авторитета в ряде эпизодов не могло остановить стычки, усмирить спесь зарвавшихся в изъявлении своих амбиций царедворцев. Не только предводителям царского протокола, но и самому царю в иных случаях с трудом удавалось разгадать уловки, ухищрения вельмож, под любым предлогом стремившихся избежать ситуации, при которой высоте их положения мог быть нанесен ущерб. Бросая вызов всем собравшимся и самому царю, они решались на нелепые поступки:

«И они садитесь не учнут, а учнут бити челом, что ему ниже того боярина, или окольничего, или думного человека, сиречь немочно, потому что он рядом с ним равен… и такова царь велит поседить сильно; а он поседити себя не даст, и того боярина бесчестит и лает. А как ево посадят сильно, и он под ним не сидит же и выбивается из-за стола вон, и его не пущают, и разговаривают, чтоб он царя не приводил на гнев и был послушен; и он кричит: «хоть де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть» и спустится под стол; и царь укажет его вывести вон и послать в тюрьму, или до указу к себе на очи пущать не велит. А после того, за ослушание, отнимается у них честь, боярство или окольничество и думское дворянство, и потом те люди старые своея службы дослуживаются вновь»[33].

И в других эпизодах, воссоздаваемых Котошихиным, проявляются свидетельства того, насколько монархия первых Романовых оказывалась порой не в состоянии обуздать амбиции потомственной знати. Смена династии пробудила дремавшие в сословиях противоречия, породила стремление одних «сменить команду», а других — закрепить за собой командные высоты. Царь Михаил Федорович, как и пришедший ему на смену юный Алексей Михайлович, не имели, особенно в начале царствования, возможности обуздать властную элиту, руководствуясь интересами дела, направлять лучших, нужных и достойных людей на ключевые участки государственной работы. Тон задавала относящая себя к высшей когорте родовитая часть бояр. Многие из них, знатные «по природе» и «по породе», не обладали способностью конструктивно мыслить, эффективно действовать. Амбициозные, своекорыстные, они в конечном счете оказывались тормозом в продвижении дела.

Как свидетельствует Котошихин, «иные бояре, брады свои уставя, ничего не отвечают, потому что царь жалует многих в бояре не по роду их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные». При этом он выделяет два уровня тех, кто доминировал в системе высшего управления, кому в царствование Алексея Михайловича принадлежали «врожденные привилегии» и приоритетные права на верховенство во власти. Первый состоял из тех, кто по своей уходящей в историческую даль родовитости имел право на высший боярский чин. Минуя все другие иерархические ступени, важнейшие государственные посты занимали князья Черкасские, Воротынские, Трубецкие, Голицыны, Хованские, Морозовы, Шереметевы, Одоевские, Пронские, Шеины, Салтыковы, Репнины, Прозоровские, Буйносовы, Хилковы, Урусовы. Среди этой элитной когорты, в свою очередь, выделялись особо приближенные, чьи жилища располагались в самом Кремле — Черкасский, Морозов, Милославский, Трубецкой, Одоевский.

Уровнем ниже стояли не менее старинные, но небогатые роды, возвысившиеся благодаря недавним заслугам одного или нескольких своих представителей. К ним относились Куракины, Долгоруковы, Бутурлины, Романовские, Пожарские, Волконские, Лобановы, Стрешневы, Барятинские, Милославские, Сукины, Пушкины, Измайловы, Плещеевы, Львовы. Из обоих уровней в конечном счете выделялся узкий круг «ближних бояр», наделявшихся царем особыми распорядительными функциями, но и внутри этого сообщества местнические счеты давали о себе знать. При этом в реальной жизни провести грань между родовитыми потомками было непросто. Иерархические тонкости не имели определяющего значения до той поры, пока не возникала потребность «начальствовать», «задавать тон» по отношению к другим, особенно