Корнилов оторвался от текста и задумался, живо представив себе не так давно пострадавший от пожара деревянный дворец на солнечной горке. Почему писатель назвал холм мрачным?

Он перечел абзац и чертыхнулся. Холм у Набокова был не мрачный, а муравчатый!

«Как правильно, как точно! Муравчатый, — обрадовался Игорь Васильевич. — Заросший густой зеленой травой. Что со мной? Не могу сосредоточиться!»

«В раннем детстве дядя Вася и все, что принадлежало ему, множество фарфоровых пятнистых кошек в зеркальном предзальнике его дома, его перстни и запонки, невероятные фиолетовые гвоздики в его оранжерее, урны в романтическом парке, целая роща черешен, застекленная в защиту от климата петербургской губернии, и самая тень его, которую, применяя секретный, будто бы египетский, фокус, он умел заставлять извиваться на песке без малейшего движения со стороны собственной фигуры, — все это казалось мне причастным не к взрослому миру, а к миру моих заводных поездов, клоунов, книжек с картинками, всяких детских одушевленных вещиц, и такое бывало чувство, как когда в нарядном заграничном городе, под лучистым от уличных огней дождем, вдруг набредешь, ребенком, в коричневых лайковых перчатках, на совершенно сказочный магазин игрушек или бабочек»[5].

Корнилов очень ясно, фотографически, представил себе дядю Василия Ивановича — лицом, кстати, походившего на Пруста, — и его тень, извивающуюся на раскаленном летним солнцем красном песке Оредежа. Этот дядя был большим чудаком! Игорь Васильевич вспомнил, как Набоков описывал его странности, его южные имения, замки в Италии и в Пиренеях, и подумал о том, что Рукавишников был способен додуматься и до рытья пещер. А вдруг ему взбрела в голову идея соединить свое рождественское имение с имением Набоковых на крутом вырском берегу? А уж если эти пещеры изначально были природными, естественными, то он наверняка не оставил их без внимания.

От купца и заводчика Рукавишникова мысли Корнилова перекинулись на пару столетий назад — к царю Петру Алексеевичу и его сыну Алексею. Ведь тот же Владимир Набоков писал, что рождественская усадьба построена на развалинах дворца, где «Петр Первый, знавший толк в отвратительном тиранстве, заточил Алексея». Уж не сторонники ли царевича рыли пещеры?» — мелькнула у Корнилова соблазнительная мысль. Но теперь он не смог удержать улыбки и, чтобы прекратить разгул фантазии, сказал вслух:

— А вы, оказывается, большой фантазер, товарищ генерал!

С книжкой в руках он лег на свой любимый диванчик, приставленный к беленой кирпичной стене — единственному напоминанию об огромной русской печи, когда-то красовавшейся посреди избы. Мастера, ремонтировавшие дом, печь разобрали, а стену Корнилов попросил оставить. Ему казалось, что с ней огромная комната выглядит уютнее.

Несколько минут он читал «Другие берега», хотя некоторые места мог бы цитировать наизусть. Это была единственная вещь писателя, приводившая Корнилова в восторг. Романы и рассказы Набокова оставляли его равнодушным.

Потом глаза стали слипаться. Он положил томик рядом с диваном и вытянулся поудобнее, с удовольствием подумав, что сейчас заснет. Но сон не шел. Странное дело — когда он лежал на этом диване, ему слышалось какое-то неясное бормотание, отрывки разговоров. Первое время Корнилов думал, что до него доносятся легкие всплески играющей в реке рыбы, бормотание родника, шум воды от плотины. Но потом убедился, что эти звуки не имеют к реке и роднику никакого отношения.

Ночью, когда в доме царила тишина, Корнилов различал даже тембр таинственных голосов. Иногда ему чудилась перебранка мужчины и женщины. Потом начинал бубнить глухой старческий голос. Изредка звенели обрывки детских пересмешек. Разговоры наслаивались один на другой, превращались в неясный гул. Корнилову казалось, что он вот-вот начнет разбирать отдельные слова. Но, как он ни напрягался, в нем оставалось только ощущение разговора — смысл ускользал, оставался за семью печатями.

Время от времени Игоря Васильевича одолевали сомнения: уж не начинает ли он потихоньку сходить с ума? Не слуховые ли это галлюцинации? Он даже не решался рассказать о «голосах» Оле. Стыдился.

Сомнения рассеялись, когда Корнилов прочитал в газете, что ученые сумели записать разговор двух египетских лекарей, обсуждавших пару тысячелетий назад в глубине пирамиды Хеопса свои профессиональные дела.

«А почему я не могу услышать разговоры первых хозяев дома у этой старой кирпичной стены?» — подумал он. И успокоился. Даже уверовал в то, что ночной шепот помогает ему засыпать. И действительно стал спать лучше.

«Интересно, каждому ли в старости лезут в голову такие “потусторонние” мысли? — думал Корнилов. — Ведь скажи мне кто-нибудь о таких странностях лет десять назад — засмеял бы. Сколько мне раньше приходилось в смертельных передрягах бывать, ходить по самому краешку — на сверхъестественное меня не тянуло. Не было времени задуматься об этом».

Он вспомнил недавно прочитанную книгу Николая Федорова, его теорию о том, что придет время и можно будет вернуть души умерших в созданные с помощью науки телесные оболочки.

«Химера? А удачные опыты англичан по клонированию овцы?»

Мысли текли спокойно и размеренно, не было тревоги из-за того, что прошло уже полночи, а сон не приходит.

Корнилов по-прежнему слышал мерный шум воды на плотине, редкие всплески рыб на реке. Изредка с шоссе доносилось гудение машины, преодолевающей крутой подъем у рождественского кладбища.

Неожиданно ко всем этим привычным звукам примешался еще один — хлюпанье сапог по воде, шорох прибрежного песка. Он догадался, что кто-то из рыбаков приплыл на резиновой лодке и вытаскивает ее на берег рядом с домом. «Не рановато? — подумал Игорь Васильевич. — Темень непроглядная. Да и место для рыбалки неподходящее. Но может, приплыл какой-нибудь турист и решил дождаться рассвета перед тем, как подняться через плотину?»

Посторонние звуки стихли, но минут через десять Корнилов почуял острый запах керосина.

«Уж не решил ли он запалить костер в моем саду? — сердито подумал Игорь Васильевич. И тут же ему пришла в голову мысль о том, что туристы не таскают с собой в лодках бутылки с керосином и гордятся тем, что умеют зажечь костер с одной спички. — Неужели хулиганье?»

Он снял со стены малокалиберный карабин, подаренный ему сотрудниками угро, когда он уходил в отставку, осторожно передернул затвор, дослав патрон в патронник, и, раздвинув занавеску, выглянул с веранды.

Мужчина в темной штормовке выгребал сено из большого наматрасника и засовывал в подвальное оконце дома. Из другого оконца уже валил дым и вырывались языки пламени. Рядом с мужчиной стояла небольшая канистра.

— Руки за голову! — негромко скомандовал Корнилов. — Не то продырявлю.

Мужчина бросил наматрасник, медленно, не поворачивая головы, поднялся и медленно стал тянуть руки вверх. Этот прием был генералу знаком уже лет сорок.

Все произошло