Шрифт:
Закладка:
– Не помню уже.
– Ты голодная?
– Да не очень, – говорю я, но в животе предательски урчит.
– Ладно, Мэри, пойду куплю нам что-нибудь поесть.
Я молча киваю.
Рабочие заправки собрались в кружок и весело что-то обсуждают, поглядывая в нашу сторону. Мужчина открыл водительскую дверь и вышел. Воспользовавшись его отсутствием, я лезу в бардачок и нахожу там какие-то документы, визитку и несколько мятых банкнот. Не пересчитывая, я быстро сую деньги вместе с визиткой в лифчик. Скоро возвращается хозяин машины и вручает мне пакет с двумя пирожками и бутылку кока-колы. Я откусываю пирожок, он с мясом. Я начинаю жевать, время от времени запивая пирожок колой. Мужчина вежливо молчит и не торопит меня. Чёрт, а вдруг он что-то подсыпал в питьё? Закашлявшись, я выплёвываю в салфетку остатки пирожка.
– Ещё не хотите? – спрашивает он.
– Нет, спасибо.
Он снова улыбается, как добрый мультяшный кролик, и тихо смеётся, сморщив нос.
– А говорили, что не голодны.
Я тянусь к дверной ручке, намереваясь выйти, но дверь не поддаётся.
– Простите, эта дверь открывается только снаружи, – вежливо говорит он. Его тон должен бы меня успокоить, но я слишком много в жизни повидала и снова дергаю дверь. Мужчина спокойно жуёт свой пирожок, мелко и по-кроличьи работая челюстями. Мне становится смешно и страшно одновременно, я уже чувствую едкий запах собственного пота. Я случайно нажимаю какую-то кнопку на двери, и стекло опускается, предоставив отличную видимость снаружи. Я снова нажимаю кнопку, стекло поднимается.
– Так ты Мэри или как? – Он поспешно доедает свой пирожок, вытирает руки салфеткой. У него большие ладони с длинными, почти женственными пальцами.
– Я – Чичи, – сбивчиво говорю я.
– Ну ты же не маленькая девочка. А полное имя какое? Чилеше?
– Нет, Чимука.
– И сколько же тебе лет, Чимука?
– Двадцать один. – Лучше приврать. Потому что а вдруг он полицейский? Я кошусь на заднее сиденье: полицейской дубинки вроде нет. Этот человек говорит на хорошем английском, не перемежая свою речь словечками на ньянджа. Он не давит, не угрожает. Нет, не полицейский. Слишком обаятельный. И даже добрый. Мягкая манера общения, тёплый взгляд, открытая улыбка.
– Вы полицейский? – всё равно спрашиваю я.
– Нет, – отвечает он, старательно дожёвывая второй пирожок, отчего на шее его выступают вены. Наконец, вытерев рот платком, он поворачивается ко мне. – А почему ты спрашиваешь?
– Тогда кто вы? – Он накормил меня, ничего не прося взамен, что ему надо? Мне не терпится понять.
Сделав несколько глотков колы, он говорит:
– Меня зовут Элиша Банда, и я социальный работник, помогаю беспризорным девочкам Замбии.
О, сейчас бы Эналу на моё место, она бы ему ответила. Закатила бы глаза и сказала: «Ага, социальный работник, мать вашу». Я вежливо улыбаюсь, а про себя думаю: знаю я таких. Ходят по городу, мутят воду. Строят из себя душек, изображают заботу, но ничем не помогают. Ну, могут подарить тёплую куртку, обувь, шапку, угостить горячей едой, как сейчас. А потом, втёршись в доверие, приводят съёмочную группу, потому что им нужно снять материал или тиснуть статью в газете. Самые мерзкие изображают влюблённость. «Я бы на тебе женился, ты красивая, – говорят они. – Я хочу, чтобы ты доучилась». Скажут что хочешь, лишь бы забраться тебе под юбку. Такие очень предусмотрительны и используют резинки самого высшего качества.
– Если позволишь, я бы хотел познакомиться с тобой поближе, – говорит Элиша.
Это что-то новенькое. Я сжимаю кулаки и недоумённо переспрашиваю:
– Узнать меня поближе?
– Ну да. – Он с интересом глядит на меня.
– Это ещё зачем?
– Хочу понять, как ты оказалась на улице. Когда ты бросила школу?
– Школу? С чего вы взяли, что я ходила в школу? – Я насмешливо сплетаю руки на груди.
Мы сидим, задраенные в этой машине, словно в другом измерении, наши голоса отскакивают от стен салона и плавают в невесомости.
– Я догадался по тому, как ты разговариваешь.
– А как я разговариваю? – Я нервно расплетаю руки, не зная, куда их деть. Я кидаю на него гневный взгляд, опускаю стекло и тянусь к ручке снаружи. На меня дохнуло бензиновыми парами и гулом шоссе. Он даже не пытается остановить меня. Когда я вылезаю из машины, работники заправки молча смотрят на меня. Я пытаюсь одёрнуть юбку на своих пышных формах, и юбка едва не трещит по швам. Зябко обхватив себя руками, я шагаю в сторону бульвара Лос-Анджелес, ходу до него минут десять. Ох уж эти общественники, все одним миром мазаны. Обещают кинуть к твоим ногам весь мир. Мы поможем тебе вернуться в школу. Найдём для тебя новый дом. Поможем исправиться. Все говорят как по одному сценарию, улыбаются заученными улыбками, но ведь ни во что не вникают. Шутят и смеются над вещами, о которых не имеют ни малейшего понятия. За семь лет я узнала их как облупленных. Они вспоминали про таких, как мы, несколько раз в месяц, и обязательно двенадцатого марта, в День молодёжи, потому что «надо помогать беспризорным реинтегрироваться в общество».
«Дети – наше будущее».
«Это наши общие дети».
Они улыбались на камеру, мелких брали на руки, по-свойски обнимали за плечи тех, что постарше. Дарили футболки на вырост, синие читенге. Забирали у нас клей в обмен на мыло и бумажные салфетки. Правда, забывая уточнить, где же нам использовать это чёртово мыло. Мы улыбались, хитрили и обчищали их карманы.
Белые волонтёры рассказывали нам о Христе исключительно на бембийском языке и исключительно в День молодёжи, как будто в другие дни Христос не существует.
На их белых футболках сияли принты с надписью «Имити Икула Эмпанга»[108]. И все они были буквально помешаны на стиле читенге[109]. Юбки читенге, рубашки читенге, шорты читенге, головные уборы читенге и даже рюкзаки.
«Господь любит детей».
«Да приидут дети ко мне».
«Если б все были такими, как вы…»
Они обнимали нас как родных, называли по именам, стараясь не перепутать. Они сидели с нами, вели многочасовые беседы, а потом уходили, даже не догадываясь, что мы успели их обворовать.
Многие из них возвращались через год, и всё повторялось снова.
Под Рождество и на Новый год они приносили нам подарки. Некоторых ребят увозили в приют или распределитель. Такие места точно были не для меня, и я упиралась, как могла. Все эти заведения были похожи на переполненные тюрьмы, где ребят заставляли заниматься уборкой, стиркой и частенько поколачивали безо всякой на то причины. Лично я попадала туда два раза
