Шрифт:
Закладка:
Уок хлебнул содовой. По натуре он был застенчив; напористости не добавили ни годы службы, ни полицейский значок. В ушах прямо-таки звенело: не лезь, пусть этим занимаются полицейские штата. Он крепче стиснул стакан. Слова Марты оказались громче.
Бад пошел в уборную. Уок — за ним. В дверях вдохнул поглубже, расстегнул кобуру и шагнул к писсуару. Мгновение — и ствол уперся в Моррисов затылок.
Всплеск адреналина, дрожь рук и коленей.
— Твою мать! — Это Бад обмочил себе джинсы.
Уок плотнее притиснул дуло к стриженой голове. Со лба его катился пот, капля повисла на кончике носа.
— Господи боже, ладно! Спрашивай давай, псих-одиночка.
Уок опустил оружие.
— Скажи спасибо, что я тебя не в баре прищучил. Вот бы ты при своих дружках обмочился… Все равно заговоришь у меня как миленький.
Бад быстро взглянул на него, перевел глаза на джинсы. Понял, что деваться некуда. Из бара донеслись одобрительные возгласы — старик-певец затянул «Безутешного парня»[28].
— Стар Рэдли, — произнес Уок.
Бад сначала вроде не понял, о ком речь, но уже в следующее мгновение протрезвел.
— Говорят, у тебя был конфликт с ней и с ее дочерью. Стар пела, а ты руки распустил.
Бад качнул головой.
— Ничего серьезного.
Уока стало потряхивать. Он вообще адекватный — ведет допрос в туалете, угрожает оружием? Или это активные поиски зацепки?
— Ну водил я ее проветриться пару раз.
— И?..
— Не срослось.
Уок снова поднял револьвер. Бад стал пятиться.
— Клянусь, не было ничего.
— Ты ее бил?
— Кто — я? Да никогда. Наоборот, носился с ней как дурак последний. В ресторан на Бликер-стрит повез. Стейк заказал для нее за двадцать баксов. Номер в мотеле забронировал. В приличном мотеле, не в клоповнике каком-нибудь.
— А она сказала «нет»…
Бад уставился на свои ноги в мокрых и вонючих джинсах. Покосился на револьвер.
— Если б просто «нет»! Я не маньяк, я понимаю, когда мне сразу отказывают. Потому что баб кругом — только свистни. А эта Стар… она иллюзию создавала. Прикидывалась, что я ей нравлюсь. А потом — шарах. Не такое «нет», когда, типа, нет, не сегодня, а в другой раз. А вообще никогда. Она так и выразилась: никогда. Каково? Никогда, блин! Главное, кто бы говорил! Недотрогу из себя разыгрывала. Будто про нее мало известно… Ну да ей не впервой парня раскрутить.
— В смысле — не впервой?
— Я про соседа ее. Однажды я за ней заехал, а он вышел ко мне и говорит: зря время теряешь, все равно не даст.
— Что за сосед?
— Который через забор от нее живет. Еще вид такой у парня — будто в семидесятых застрял.
— Где ты был четырнадцатого июня?
Бад ухмыльнулся: мол, врешь, не подловишь.
— Я знаю, когда это случилось. В тот вечер Элвис Кадмор пел. Я был здесь, любой подтвердит.
Уок вышел вон, растолкал парней у сцены и вдохнул наконец свежего ночного воздуха. Сердце гулко билось о ребра.
Он пересек парковку и навис над урной. Его вырвало.
Она сидела под старым дубом, отслеживая брата и жуя сэндвич.
Первая неделя в новой школе прошла спокойно. Ни с кем из ребят Дачесс не разговаривала. Томас Ноубл продолжал подкатывать, но неизменно напарывался на ее лаконичное «нет».
Малыши проводили большую перемену на собственной огороженной территории. Робин уже завел приятелей — мальчика и девочку; по крайней мере, каждый день Дачесс видела его всё в той же компании. Сегодня играли в закусочную: Робин и девочка лепили песочные бургеры, второй мальчик был курьером — разносил заказы невидимым клиентам.
Лишь когда длинная тощая тень заблокировала слепящий световой поток, Дачесс поняла, что она под деревом не одна.
— Я подумал, ты не будешь против, если я тоже здесь перекушу.
Ну конечно. Томас Ноубл. Стоит над ней, покачивает в здоровой руке пухлый пакет с завтраком.
Дачесс вздохнула.
Томас Ноубл уселся рядом, откашлялся.
— А я за тобой наблюдал.
— Мне уже напрячься? — Дачесс чуть отодвинулась.
— Я подумал, может, мы бы вместе…
— Никогда.
— Мне папа рассказывал, что мама тоже его в первый раз отшила. Но только на словах; ее глаза сказали «да», и он продолжил ухаживание.
— Аргумент насильника.
Томас Ноубл расстелил на траве большую тканую салфетку, стал выкладывать вкусности: пакет картофельных чипсов, кремовый бисквитик «Твинки», упаковку шоколадок с начинкой из арахисовой пасты, пакет зефирок-маршмеллоу и банку содовой.
— Удивительно, как остальные не пронюхали про этот дуб.
— Удивительно, как ты до сих пор не нажил диабет.
Томас Ноубл ел очень аккуратно, жевал беззвучно. Зачем-то приближал каждый продукт к самому носу — словно обнюхивал, прежде чем откусить; недоразвитую руку прятал в карман. Когда он стал вскрывать пакет маршмеллоу зубами, придерживая только одной рукой, у Дачесс защемило сердце.
Наконец она не выдержала.
— Да вынь ты руку из кармана, не стесняйся.
— У меня симбрахидактилия. Это когда…
— Мне без разницы.
Он принялся за маршмеллоу.
Робин подбежал к низенькому заборчику, протянул Дачесс лиловую формочку с овальным комком сырой глины.
— Дачесс, смотри, это хот-дог.
Она улыбнулась.
— Такой милашка твой братик, — прокомментировал Томас Ноубл.
— Не пойму — ты извращенец, да?
— Нет, что ты! Я… я только…
Пояснение так и не было озвучено.
Вдали, вне пределов досягаемости, высился лес. Солнце углубляло тени меж стволов, и деревья, выбеленные светом до оттенка сухой кости, стояли грозным частоколом.
— Говорят, ты приехала из Золотого штата. Там, должно быть, сейчас очень красиво. Знаешь, а у меня двоюродный брат живет в Секвойе.
— Ну да, прямо в национальном парке.
Томас Ноубл еще немного поел.
— Ты любишь смотреть фильмы в кинотеатре?
— Нет.
— А на коньках кататься? Я здорово катаюсь, могу нау…
