спокойствия в нашей неспокойной стране. В ней самое большое в Италии количество подписчиков коммунистических газет, самый большой доход на душу населения. В политическом плане в городе также все стабильно, потому что внепарламентская оппозиция избегает конфликтов с коммунистическими организациями, а другим партиям это просто не под силу. Думаю, будь Пальмиро Тольятти жив, он гордился бы, что именно его партия – гарант порядка и спокойствия в Эмилии-Романье, дающей партии около трети членов – а ведь это всего одна итальянская облась из 20!

Недавно я услышал, как профсоюзный деятель Лучано Лама закончил свое выступление призывом к «Родине». Помню и то, что депутат Энрико Берлингуэр[169] в заключительном отчете XV съезда коммунистической партии выражал надежду «спасти нашу Родину и дать ей новую жизнь». Вот, подумал я, после стольких лет бездействия, в течение которых говорили исключительно о «стране», в обиход снова входит слово «Родина», и звучит оно из уст не кого попало, а представителей самой популярной политической партии Италии. Это слово возвращает меня в школьные годы, когда нас учили, что «Родину» надо любить и трудиться на ее благо, прославляя успехами в труде и спорте.

Что касается Муссолини, то с ним я встречался лишь однажды, по-моему, в 1924 году, когда он уже стал главой правительства. Он заехал в Модену по дороге из Милана в Рим на своей новой трехместной Alfa Romeo Spider. В Модене Муссолини принимал сенатор Марко Артуро Вичини, который хотел разместить гостя в своем доме в Сассуоло. В общем, меня попросили ехать на моем Alfa RLSS перед машиной дуче и показывать ему дорогу. Рядом со мной сидел старина Гвидо Корни, в прошлом славный спортсмен из Модены, знаток Африки, губернатор Сомали, считавший, что на Паданской равнине есть нефть, и сконструировавший бронетранспортер, который использовался в Первую мировую. Приехав в Сассуоло, Муссолини со свитой отправился на обед, а мы с его водителем устроились в соседней комнатке. Шофером Муссолини оказался Эрколе Боратто, в будущем отличный гонщик, выигрывавший и на Alfa Romeo, – например, гонку Бенгази – Триполи. Боратто умолял меня больше не нестись как угорелый, а то они с секретарем Кьяволини, у которого не было выбора, кроме как ехать вместе со всеми, на каждом повороте прощались с жизнью. Муссолини гнал, чтобы не отставать от моей машины, и на мокрой дороге Alfa дуче все время заносило.

Чуть позже я стал свидетелем любопытного эпизода. После завтрака мы отправились в Павулло – на этот раз я ехал медленнее. Муссолини хотел остановиться во Фриньяно в одной гостинице, которую держала одна молодая женщина. Он помнил, что как-то ночью во время грозы укрылся в этом месте от непогоды, когда направлялся в Ливорно, где ему предстояло сразиться на словестной дуэли с журналистом. Женщина сразу узнала Муссолини и, набравшись смелости, пожаловалась, что фотографию, которую дуче прислал ей в благодарность за гостеприимство, забрали местные фашисты, посчитавшие, что хозяйка гостиницы недостойна такой чести. Муссолини выслушал ее с удивлением и подписал еще одно фото: «Доброй девушке, которая в непогожую ночь дала мне кров и постель, с благодарностью, Бенито Муссолини». Девушка кокетливо напомнила, что одолжила шарф, но он его так и не вернул. Муссолини улыбнулся и извинился. Он вспомнил, как она приколола шарф булавкой – «чтобы не потерять дружбу», по поверию тех мест. Присутствовавший при разговоре сенатор Вичини рассмеялся: «Ну конечно, знаем мы, для чего ты его приколола». Муссолини осадил сенатора взглядом – он уже наловчился делать это в те годы – и оборвал: «Да, сенатор, в вашем возрасте, к сожалению, остается только ерничать». Сенатор оторопел, а через несколько минут мы поехали к будущей Готской линии.

Из других фашистов я был знаком с Арпинати и Бальбо. Арпинати я знал потому, что он, как и я, обожал футбол[170]. Я работал советником футбольного клуба «Модена», он – президентом Национальной федерации футбола, главный офис которой находился в Болонье. Депутат от фашистской партии был уроженцем одной из самых радикально настроенных анархистских коммун Романьи – Чивителлы. И оставался анархистом, правда, с либеральным уклоном: как вы понимаете, с таким характером сложно удержаться на ключевых постах.

Автомобили Арпинати обожал. Я до сих пор с ужасом вспоминаю наше с ним путешествие по Виа Эмилия. Честно говоря, ездить с ним было страшно даже мне. Арпинати уговорил меня отвезти его в Милан, на завод в Портелло, чтобы забрать там шестицилиндровый RLSS объемом 1000 см3 в хорошем состоянии. На ней он собирался попробовать свои силы в «Милле Милья». Когда мы забрали ее, то, чтобы проверить приемистость двигателя и тормоза, я повез его в Пьяченцу. В какой-то момент Арпинати сам сел за руль. Думаю, на моторном щите до сих пор сохранились отпечатки моих ботинок – так отчаянно я упирался ногами в пол. Нет, Арпинати водил не плохо, просто он поворачивал и обгонял – что машины, что грузовики, что велосипеды, – будто бык на арене. Он хорошо начал «Милле Милья» 1927 года, но не смог закончить ее: врезался в шлагбаум железнодорожного переезда и получил травму, из-за которой у него на всю жизнь перестала сгибаться рука.

Как-то раз мы с Арпинати спускались по лестнице в здании Федерации футбола в Болонье и столкнулись с высоким смуглым молодым человеком. «О, Курцио! – удивленно воскликнул Леандро. – Тебя все еще не посадили?» На что незнакомец, оказавшийся Курцио Малапарте[171], ответил: «Дорогой Леандро, представь себе, все еще нет. Но не сомневайся, когда посадят, я сразу начну готовить уютное местечко и для тебя». Я вспомнил эту мимолетную встречу, когда Малапарте опубликовал книги «Капут» и «Шкура». Его творчество восхищало меня, хоть я и не любитель чрезмерного преувеличения. Как бы то ни было, Малапарте оказался прав: Арпинати заключили под стражу, и он попросил меня продать его Alfa Romeo, а деньги передать семье. Перед прощанием я пытался утешить его, говорил что-то вроде «рано или поздно все закончится», но он произнес пророческие слова: «Феррари, фашизм слишком силен. Ему надо бояться не оппозиционеров, а только себя самого». После отсидки Арпинати оставил фашистские идеи[172]. На следующий день после освобождения Болоньи американскими войсками его вместе с юристом-социалистом Торквато Нанни застрелили из пистолета перед домом в городке Малакаппа, провинция Болонья.

Другим клиентом Alfa Romeo был Итало Бальбо: он одинаково обожал автомобили и самолеты. С ним мы виделись несколько раз. Последний – после его знаменитого перелета через Атлантику[173], когда над нашей полной надежд жизнью начали сгущаться тучи и в воздухе повисло предчувствие скорой войны. Я набрался смелости и спросил: «Ваше превосходительство, будет ли война?» Бальбо с удивлением посмотрел на меня и на диалекте родной Феррары выпалил: «А чем нам воевать? Арахисом, что ли, стрелять будем?» Такой откровенный ответ высокопоставленного человека совершенно успокоил меня: отлично, войны не будет. Вскоре после этого из военного бюллетеня я узнал, что губернатор Ливии и Киренаики Итало Бальбо погиб в небе над Тобруком. Оказалось, его самолет сбила – вероятно, по ошибке – наша же, итальянская зенитная артиллерия. Бальбо был убежден, что мы никогда не вступим в войну – у нас нет ни боеспособной армии, ни оружия. Но оружия оказалось достаточно, чтобы его жизнь прервалась так нелепо.

Если вспоминать послевоенное время, на память приходит визит Джованни Гронки, который в тот момент был президентом республики. Наша встреча оказалась очень любопытной. Я подошел к Гронки и сказал: «Синьор президент, премного благодарен вам за посещение Маранелло – это