«И показал, чем же ты стала, растоптав ее надежду. Тут с какой точки ни смотри, но на «ничего плохого» это не походит».

А вот о крыльях вспоминать не стоило. Клясться утраченным оказалось нестерпимо больно, и отчаяние, ненадолго отступившее рядом с Соколицей, снова вцепилось в плоть загнутыми рыбьими зубами.

Финист знал только один способ справиться с болью – причинить ее кому-то еще, упиваться ею, забыв о своей. Всего-то и нужно: сгустить краски, чуть изменить контекст, сплести полуправду с полуложью и умолчать о главном.

О том, что Марья одержима идеей все исправить.

– Видишь ли, в чем дело: Змея пришла к выводу, что постоянно защищать твою сестрицу слишком утомительно. Особенно когда она сама лезет в клыки тварям. Ты не замечала за ней склонности к самоубийству, нет? Это у вас, похоже, семейное! Она назло нарушает все установленные законы и так удивляется, когда ее настигают последствия – хищные, должен сказать! Змея поймала нас и заключила в игрушечный мирок, в маленький дом за пределами мира и времени. Думаю, без прочих змей не обошлось – слишком уж много их было среди украшений.

Он облизнул губы, жадно всматриваясь в застывшее лицо Соколицы. Она слушала внимательно, но взгляд был расфокусирован, устремлен в глубь себя, и Финист не желал знать, что же она там видит.

– В общем, это мало чем отличается от склепа, как однажды справедливо заметила Марья. Ей плохо и тоскливо, ты же знаешь и сама, твоя сестра – птичка вольная, она не будет сидеть в клетке даже ради самой высокой цели! – Он наклонился к ней, хрипло зашептал на ухо: – Знаешь, мне и представить страшно, на что она может решиться. Нашей сестричке не занимать сумасбродства и решимости на самые глупые и отчаянные шаги. Кто знает, как она решит вырваться из плена? – Он перевел дыхание и добавил, растягивая слова: – Разве этого ты хотела?

Белая ладонь мелькнула быстрее молнии, и его щеку тут же обожгло хлестким ударом. Боль – странная и незнакомая – тут же схлынула, оставив после себя слабое онемение. Финист коснулся щеки, удивленно взглянул на Соколицу, на ее застывшее в ярости лицо, и усмехнулся кончиками губ:

– Ты даже смогла меня удивить. Я-то думал, сестру ты пожалеешь…

Она не ответила и ударила снова – слабо, непрофессионально, и Финисту не стоило большого труда перехватить ее кулак, сжать его накрытой ладонью. Она дернулась пару раз, выдохнула резко:

– И не надейся отговориться. Это сон, и ты здесь не во плоти. И Марье ничего не будет.

Она ударила снова – второй рукой, чиркнула ноготками по его лицу. Финист едва успел отпрянуть, но она все равно достала его, и кожа послушно разошлась под ее пальцами, выпустив в воду акварельно яркую кровь. Финист чертыхнулся и прижал ладонь к щеке, и Соколица вырвалась, облизала окровавленные пальцы.

– Хотела бы я и в обычном мире так сделать, да боюсь на вкус ты гниль редкостная.

Она начала медленно обходить его, словно примериваясь, куда лучше ударить снова. В ее движениях мало что осталось от человечьих, слишком много в них угадывалось звериного. Или даже птичьего – как сапсан кружит над добычей, прежде чем на нее спикировать.

– Не смеши, – он поворачивался вслед за нею, не позволяя себе чувствовать ничего, кроме азарта, – я же знаю, как ты трясешься над Марьей. Ты не сделала бы ничего, что могло бы навредить ей.

Соколица остановилась и рассмеялась, и жуткая неподвижная маска треснула, снова выпуская наружу упрямую и усталую девчонку, которая однажды прошла через мертвый лес.

– Неужели ты думаешь, что она ко мне не присоединится? Вряд ли даже обещание боли удержит ее от соблазна повыдергать тебе перья.

Финист промолчал, продолжил криво улыбаться, пряча едкую муку от напоминания, что перьев у него не осталось. Соколица же потеряла к нему интерес: ее ярость прогорела быстро и безвозвратно. Она потерла переносицу и провела ладонями по лицу, словно стирая сонную одурь. Ее свет потускнел, и не сразу Финист осознал, что она отдаляется, словно пространство разматывается между ними. Он бросился за ней, не желая терять единственную искру света – пусть она и жглась едва ли не больнее, чем его терзало отчаяние.

– Змея! – Звала она, и ее голос терялся в густой тишине, чередой серебристых пузырьков взмывал вверх. – Змея! Я хочу разорвать договор!

Ничего не менялось.

– Ну да. – Соколица проворчала под нос едва слышно, но так тихо было вокруг, что Финист ясно различал каждый звук. – С чего я взяла, что все будет просто?

– Куда ты? – окликнул ее Финист, и сам удивился тому, как слабо звучит его голос.

Она обернулась, словно поджидая его, и он бросился к ней, не признаваясь себе, что боится, что она исчезнет. Ее лицо сделалось серьезным и усталым, слабое свечение пульсировало в такт сердцебиению.

– Туда, откуда смогу докричаться до Змеи. В пик сна, на его границу с явью.

Финист широко улыбнулся, пытаясь отдышаться и выдыхая облако мелких пузырьков. Может, здесь и не было у него плоти, но уставал он даже быстрее, чем наяву, словно бежал и бежал и бежал на одном месте.

– Позволь, угадаю: вырваться отсюда можно только там? Тогда мне туда надо!

Она кивнула безучастно, и Финист глазам своим не верил – ни тени злости или раздражения не было в прозрачных глазах. Словно не она всего пару минут до этого мечтала содрать с него кожу или выдавить глаза, словно не держала зла за то, что стала марионеткой в его планах.

– Конечно, тебе туда надо. – Ирония в ее голосе была такой же горькой, как и вкус черных вод. – Похоже, Змея сделала тебя ключом от лабиринта. Говорю же, у нее дурное чувство юмора.