— Нет. Я вообще ни о чем не думал. Но… — решение приходит неожиданно, я сам не верю, что собираюсь озвучить его, но в то же время понимаю, что оно изначально было единственно верным. И только оно сделает меня по-настоящему свободным. — Знаете, я не хочу больше продолжать эти судебные дрязги. Хватит. Я виноват перед Леной, перед вами и всей вашей судьбой. Я не должен был вступать в брак ради денег. И теперь хочу все исправить. Я передам Лене все отели. Дом. Все, что вы сочтете совместно нажитым имуществом.

— Марк Робертович!.. — ошарашенно выдыхает мой адвокат.

— Это не обсуждается. Подготовьте бумаги для оформления дарственной.

Тесть выглядит удивленным не меньше Андрея и не сразу обретает дар речи.

— Ты… Ты что, откупиться хочешь? — спрашивает он, по инерции пытаясь атаковать, хотя в голосе уже нет прежнего гнева.

— Я хочу только исправить свои ошибки, — встаю, обхожу вокруг стола и протягиваю руку Борису Петровичу. — Простите меня.

На сей раз он все же пожимает руку, смотрит на меня, не находя, что ответить. А мне вдруг становится так легко, будто я сбросил рюкзак весом в пятьдесят килограммов, который все это время таскал на себе. К черту отели. К черту всю эту историю. Пусть прошлое останется в прошлом, я не хочу больше врать. И плевать, что остальные обо мне подумают.

— Позвоните, когда вам удобно будет встретиться у нотариуса, — киваю на прощание и, подхватив пальто, выхожу из переговорной, жалея лишь о том, что не додумался сразу так поступить.

18

Ян

— И на кого ты похож? — мамин голос прорывается сквозь туман безразличия. — Совсем рехнулся?

Оба эти вопросы я слышал от Саши за последнее время столько раз, что тошнит хуже, чем от похмелья. Но, видимо, кто-то свыше решил, что мне маловато, поэтому подослал еще и мать. Ей взбрело в голову, что без нее Саша родить не способна, и уж точно мы не обойдемся без ее помощи с ребенком. Достала — сил нет.

— Дай сюда, — упрямо тянусь за бутылкой текилы.

— Обойдешься! — она безжалостно собирает остатки алкоголя в мусорный мешок. — Посмотри на себя! Мне стыдно! Стыдно, что ты — мой сын!

— Вот это откровение! — саркастично скалюсь. — Может, поедешь домой и обсудишь это с Марком?

— А может, хватит все время переводить на него?! У Марка свои проблемы, и он не виноват, что ты не можешь быть нормальным мужем и отцом!

— Пхах! — с трудом сдерживаю хохот и откидываюсь на спинку дивана. — Вот как раз в этом…

— Соберись сейчас же! — пощечина обжигает и заставляет, слегка протрезвев, взглянуть в лицо матери. — Ей рожать через две недели, а ты ведешь себя, как последний алкаш!

— Вот именно. Две недели! Кроватку я собрал, что ты от меня еще хочешь?

Мама пыхтит, не в силах придумать новые упреки, потом хватает мешок с бутылками и выходит, хлопнув дверью.

Сам виноват. Решил, что у меня может быть нормальная жизнь. И ведь было-то как раз все нормально! Я, Юра… Уютные вечера, крепкое плечо рядом. Чего мне не хватало, а? Нет, блин, захотел стать отцом. А ведь природа не просто так сделала меня геем. Естественный отбор, эволюция. Бла-бла. Но я-то решил, что самый умный. Пошел на поводу у эмоций, пересмотрел блядских романтических комедий. Как бы это было мило! Как красиво рисовалось в фантазиях! Мы с Саньком учим малого кататься на велосипеде, Юра рядом… Почти шведская семья! Какой ребенок может похвастаться тем, что у него сразу трое родителей?..

Когда Юра сказал, что не готов делить меня с женой и ребенком, не хочет быть вечным тайным любовником на вторых ролях, я подумал: ну и шел бы ты на хрен, чертова истеричка. «Кем я буду? Чужим дядей, другом папочки, с которым ты ездишь типа на рыбалку?» — спрашивал он. А я не понимал, что его не устраивает. И какого хрена он выкатывает мне претензии, если мы все равно не собирались докладывать публике о наших отношениях. «Устал от вечной лжи!» — бросил он, собирая вещи. А кто не устал?! Какие у нас варианты? Пойти на улицу в стразах, перьях и с транспарантом, чтобы нас обоих отметелили до кровавых соплей? Если повезет — убили бы, если нет — превратили в двух калек с инвалидностью. Вот она, правда, живите по правде, господа!

Я убеждал себя, что мне не нужны отношения с таким человеком. И все шло так гладко! Я и забыл, каково это — когда тобой гордятся родные. Когда никто не спрашивает, как там у меня на личном фронте. Только радуются, похлопывают по плечу. Я в кои-то веки снова почувствовал себя частью семьи. Все остальное казалось такой несущественной хренью… Ровно до тех пор, пока эта самая хрень не начала меня душить.

Если бы я только сразу понял, как сильно Юра был прав! Я будто влез в чужую одежду, нацепил маску, которая стала разъедать мое собственное лицо. В какой-то момент я понял, что гордятся родители не мной, а тем выдуманным парнем, который готовится их порадовать внуком. И это, черт подери, был не я. Мне не хватало кислорода, жизнь превратилась в отвратительную сломанную карусель, которая крутится быстрее, быстрее и никак не может остановиться. Как будто увидел в парке красивый аттракцион, купил билет, пристегнулся, готовый к приключениям, а потом тебя начинает мотать и колбасить до тех пор, пока ты не выблюешь на себя все кишки.

А хуже всего, что я, наконец, понял, что самой лучшее, что со мной было, самый нужный мне человек остался там, на земле. Вот только доперло слипшком поздно, когда я был уже прикован, приварен, припаян к этому чертовому колесу. И теперь я могу лишь молча наблюдать, как Юра гуляет с кем-то другим, пока меня мотыляет из стороны в сторону на этой садистской карусели.

Я люблю его. Три коротких слова, проще некуда. И что я делаю? А я сижу с женушкой под ручку, с новоиспеченной мадам Озолс на ужине с друзьями семьи. Мама, папа, Тамара с мужем и долбанутой голой собачонкой — и мы с Сашей. «Вам положить добавку форели?» Будьте любезны. А крысиного яда у вас не найдется?

Я ненавижу себя. Три коротких слова, которые я повторяю каждое утро, подходя к зеркалу в ванной, и