это кончится? Никогда? — встревоженно спросила Марина с кровати среди ночи. Ей никак не удавалось уложить Игоря в постель. Он сидел на кресле в спальне в халате на голое тело, зевал, но не ложился.

— У тебя вот кончилось. Ты теперь безработная и беззаботная.

— Дурак ты, Севостьянов! Ты хоть понимаешь на самом деле, кто этот монстр Орлов, который пьёт твою кровь каждую секунду?

— Чёрт с рогами, вот кто он, — Игорь опять зевнул.

— Ну, наконец-то! А ты кто?

— Я? Бесчувственный козёл, который ему служит, и выгоняет на улицу тысячи людей. Что они будут делать? Разве так можно? Манечка, разве так можно?

— А избирательная кампания? Давай, двигай эту нелюдь во власть, давай! Ты же всё можешь! И ведь лезет напролом! С его то деньжищами!

— Я знаешь, давно думаю Орлов иногда мне говорит такие вещи, которые нормальный человек ну, никак не должен знать. Никак не должен знать Он может, например, поправить мне программу в таком месте, где бы я сам не додумался. Не додумался. Но сказать, что он сверх гениальный, язык не поворачивается. Нелюдь. Ты права. Ты права. Жестокий и безразличный. Ты права. Хрена ему лысого, а не депутатский мандат!

— Спать ложись, в конце концов!

— Что бы я без тебя делал, Манечка? Ложусь. А знаешь, какие города можно построить с его деньгами и с его технологиями? Я всё придумал уже. Нигде такого ещё нет. Мы бы первые это сделали. Только представь, роботы работают, а люди занимаются своим развитием, здоровьем, спортом, учатся и учат других, воспитывают детей, старики никого не раздражают, всего полно — еды, искусства, — Севостьянов глубоко вздохнул, — четыре тысячи человек выбросить на улицу! И я это делаю своими руками! Своими руками! — Игорь поднялся с кресла, — пойду попью воды. Я быстро. Я быстро.

Марине тоже не спалось. Разве уснёшь, когда такие темы поднимаются? Не спальня, а телестудия какая-то.

Игорь вернулся довольно скоро со стаканом воды в руке. Поставил его на свою прикроватную тумбочку и наконец сел на кровать.

— Слышь, я до сих пор не уяснила две вещи про этого ублюдка, — Марина подсунула подушку под спину и села в кровати.

— Какие? — с радостью спросил Игорь, то есть можно было ещё не ложиться.

— Почему он сходил с ума по Булавиной и не пропускал ни одного спектакля с её участием? Помнишь, сколько у нас было фарфоровых корзин для цветов? Ты же видел эти корзины у меня в приёмной?

— И вторая вещь? Ну-ка, ну-ка — Игорь опять встал и уселся в кресло.

— У него была своя уборщица, тайка Пен-чан. По-русски, типа, не говорила и не понимала.

— Да, я слышал что-то про неё.

— Что ты слышал? — Марина насторожилась.

— Охранник мне как-то жаловался, что полез к ней в сумку, которая зазвенела на проходной, а там женская одежда, комплекты постельного белья, плётка и игрушечный пистолет. Знаешь, такие делают пистолеты, которые внешне от настоящих не отличишь?

— Ну, и наручники, наверное. Только не верю я, чтобы Орлов с этой тайской сарделькой играл в сексуальные игры, — вздохнула Марина, — треплется твой охранник, интерес к себе разжигает, дуралей. И потом, зачем это тебе, главному айтишнику, человеку с самого верха, какой-то охранник будет рассказывать про уборщицу? — удивилась Марина.

— Ой, Манечка, любите вы, женщины, нитки с пиджаков снимать. Точнее, волоски. Я просто его очень давно знаю, с детства практически. Практически с детства. Ну, иногда и спрашиваю, как жизнь, то да сё, что слышно. Делаю ему мелкие одолжения, а он мне. А он мне делает.

— Ну, и что?

— Пригрозил ей, что пистолет отберёт, и отдаст только вечером, когда будет уходить с работы. А она вдруг говорит, что это вещи Орлова. Звоните, типа, Орлову. Кто ж ему будет звонить и про такое спрашивать. Ясно? Тайка эта не только по-русски понимает, она ещё и говорить может. Говорить может.

— То-то и оно, что не ясно. Надо же! Иногда она могла три-четыре часа убираться в кабинете. Что там делать столько времени?

— Действительно, — поддакнул Игорь.

— И всегда приходила с большой сумкой и когда ей вздумается. Или, точнее, когда шеф в отъезде. То есть он её вызывал, видимо. У меня не было ключа от его кабинета, а у неё был. Представляешь?

— А что про Булавину? — напомнил Игорь.

— Не знаю, может, и встречаются влюблённые в актрису поклонники или фанаты, но не в бабку же семидесятилетнюю. Ну, то есть она прекрасная актриса, отлично играла, зажигала зал, каждый спектакль был не похож на предыдущий, не знаю, что ещё но Орлов-то молодой совсем мужик. Правда, последнее время Булавина появлялась на сцене не чаще раза в два-три месяца.

— Зачем Орлову женская одежда и постельное бельё на работе? Их можно было бы и в багажнике оставить, если купил кому-то или собрался ехать. Куда он мог поехать, где нет постельного белья? Мало ли, — Игорь потёр подбородок в задумчивости, — поговорю-ка я с Викторией на эту тему. На эту тему поговорю

— С Викторией про постельное бельё в офисе у мужа? Ты что, хочешь нажить себе врага? Выключай свет и сиди в темноте, если тебе так на кресле нравится. Я спать, — Марина накрылась одеялом и повернулась на правый бок, спиной к Севостьянову, — а зачем ему, придурку, был нужен пластиковый пистолет? — вспомнила она и высунула голову из-под одеяла.

— Надо обязательно встретиться с Викторией. Хотя бы её предупредить об этой Пен-чан. Ладно, иду спать, — сказал Игорь, вставая с кресла.

33. Облако

Богдан всегда чувствовал, что противостоит неведомой страшной силе. Стоит и держит, как атлант, подпирая плечами, огромную махину, спасая от своевольных и обидчивых богов нежный цветок, что вырос на бетоне. Цветок всегда был его надеждой. Надежда крепилась верой, а верил он всегда в любовь. Земная любовь, что окрыляла его многие годы и давала силы, называлась Марго. Богдан не помнил, чтобы внутри не шёл с ней внутренний диалог по любому вопросу: важному, пустяковому, творческому или у парикмахера на кресле. Он спрашивал, она отвечала. Да, это он сам отвечал на свои же вопросы иногда безжалостным, иногда язвительным, иногда снисходительным тоном. Он такой её видел, вечно недовольной, не понимающей или вовсе его не замечающей красавицей. Мазохист. Иногда она его хвалила и говорила приятные и нежные слова. Обычно похвала лилась на его голову после того, как заканчивал сложное панно, и сам был доволен — сидел молча, смотрел на очередной шедевр и всегда посвящал его ей, своей Марго.