слезы, и воспоминания. Я ведь несколько лет не была на родине. Всё здесь мне казалось таким родным, но таким убогим! Скромные могилы моих родителей, обветшавший наш старый дом, где кроме моей сестры жили только корова да кошка. На большее у Марии не хватало сил. Половина домов в деревне стоит с заколоченными окнами, не слышно прежней жизни в опустевшем Ракушине. Мы с братом Васей уговаривали сестру переехать к нам в Москву, но она сказала, что от родительских могил никуда не поедет:

– Ишь какие шустрые, сами уехали и меня сманиваете? Никуда не поеду. Увидите, может, еще и пригожусь. Еще захотите свежего молочка от своей коровки.

Нам это было странно слышать: какое молочко, кому? Так получилось, что ни у меня, ни у брата после войны се́мьи не сложились и не было деточек. Я переживала о своем одиночестве, Васька только отмахивался, когда я спрашивала его. Он говорил:

– На́что мне оно? Мне и одному хорошо – как хочу, так и живу, ни перед кем не отчитываюсь. Посмотри на свою Прасковью, запилила мужика, а он у нее просто идеальный. Даже не уговаривай меня жениться. Ни-за-что!

Я сама не то чтоб не хотела новой семьи, а как-то не складывались у меня отношения с мужчинами. Вроде и пойду на свидание, а лишь доходит до обнимания и поцелуев, я просто не могу, сразу мой Василёк перед глазами. И как бы слышу в голове его голос: «Так-то ты меня дожидаешься, жена?»

А я ждала. Ждала его и плакала каждый год на 9 Мая, когда мы собирались за праздничным столом у заводских друзей или у Игоря с Ольгой Николаевной. Ведь раз его нет, то и жизни нет. Нет ни планов, ни радости, ни тепла и заботы. А всё это женщине очень нужно.

Паня, моя заводская подружка, помню, в 1948 году, когда мне уже было тридцать шесть лет, просто каждую неделю со мной вела разговоры о том, что жизнь идет и надо самой тоже пытаться идти дальше. Да я и сама очень семью или хотя бы ребеночка хотела. Он даже снился мне ночью, такой щекастенький, губастенький, всё тельце в складочках. Я видела в своих мечтах, как он сидит на поляне летом в белой панамке, и сам такой молочно-белый. По толстой его ножке мурашка маленькая ползет, а он на нее смотрит. Я даже просыпалась от таких снов. У Пани у самой тоже детишек не было. Но это другая история, часть ее я вам уже рассказывала. Она очень хотела ребеночка, и, как они с Сергеем ни старались, у каких врачей только ни бывали, ничего не получалось. В остальном всё у них было хорошо. Она выучилась на бухгалтера, работала на каком-то складе. Туда и Сергея забрала сторожем: работа не трудная, да ему еще государство за инвалидность доплачивает, за потерю ноги на фронте. Мы встречались чаще всего на их квартире у Никитских ворот. Там было просторнее и был домашний дух, не то что у меня в общежитии.

Моя же «река жизни» в основном текла спокойно, без ледоходов и бурунов. Работа, комната в общежитии, по выходным в кино или к Пане с Серёжей. Так было года до пятьдесят второго, а потом со мной начали происходить странные вещи. Мне стало казаться, что за мной кто-то следит. Вот иду по улице и чувствую взгляд. Оборачиваюсь – никого. Подружка моя Прасковья Ивановна говорила с улыбкой, что это у меня от недостатка каких-то мужских гормонов. А что мой брат Вася, безобразник, говорил, вы можете сами себе представить. Но это чувство меня не покидало. Мне порой казалось, что я просто сошла с ума. Я старалась не обращать внимания на это, но всё равно иногда чувствовала, прямо физически, чей-то взгляд.

Как-то раз в пятницу вечером была я у Пани, мы смотрели КВН. Как всегда было весело и интересно, мы много смеялись. Любовались молодыми ведущими Светланой Моргуновой и Александром Смоляковым. На следующий день, в субботу, я убиралась в общежитии в коридоре, моя была очередь, а параллельно еще кое-что стирала. За домашними делами время идет быстро, но от них и устаешь тоже: вроде ничего особенного не делала, а уже без сил. Спать я пошла в этот день довольно рано. И вот настало воскресное утро. Я даже в выходные встаю рано, включаю радио, готовлю себе завтрак. А тут часов в девять утра стук в дверь. Я открываю, стоят Паня и Серёжа, а глаза у них какие-то тревожные.

– Слава богу, ты дома! А то боялась не застать, – проговорила Паня, торопливо входя.

– Случилось что? Вы что прибежали как на пожар, вроде только недавно виделись?

– Случилось, – сказала Паня. – Только ты, Лизочка, не волнуйся. Сядь на диван, и я с тобой рядом сяду.

– Да что стряслось-то? Не пугайте меня!

– Давай, Сергей, рассказывай, как дело было, – сказала Паня мужу строгим голосом.

Сергей стоял в проеме двери на кухню и от волнения никак не мог начать говорить:

– Я вчера с утреца за папиросами пошел, ну ты знаешь, тут, рядом, у заводской проходной. По старой привычке иногда прогуливаюсь сюда…

– Ты давай не тяни, а по делу говори! – оборвала его жена.

– Ну я и говорю, купил папиросы, а спичек нет, дома оставил. Вижу, мужик стоит у дерева, курит, на окна вашей общаги смотрит. Я ему говорю: «Мужик, дай прикурить!» Смотрю, а это твой муж Васька! Меня на костыле и седого он не узнал, а я-то его узнал сразу…

У меня всё замерло внутри, я даже перестала дышать, слушая Сергея.

– Подошел к нему, закурил, мало ли, думаю, обознался. «Ты что, кого поджидаешь из девчат, что на окна их смотришь?» – спрашиваю. «Да тут моя любовь-зазноба живет, хотел посмотреть, как она», – ответил он мне. Я как эту его старую присказку – любовь-зазноба – услышал, понял: точно он! «Где ж ты, гад такой, пропадал столько лет? Лизка по тебе вся иссохла, ждет до сих пор!» – прям кричу ему в лицо и за пиджак держу, чтоб не сбежал. Мне без ноги ведь его не догнать никак, если захочет удрать.

Сергей аж покраснел лицом, рассказывая, а я сидела вся съежившись, полная плохих предчувствий.

– «Серёга, ты, что ль? Да отпусти пиджак, чё вцепился, в самом деле?» – сказал Василий и закурил еще одну. И он мне рассказал, Лиза, что был в плену, потом в партизанах и там встретил одну деваху, и у них