Руки чесались придушить изменника, а сопернице выдрать скальп, но остатки гордости успокоили меня и заставили спокойно подойти к ним, нацепив милую улыбочку.

— Мне пора идти, было приятно болтать, красавица. — от сладости в его голосе у меня все слиплось. Мудозвон очкастый.

— Наговорился? — фыркаю я.

— Да. Узнал кое-что про лагерь для извращенцев. — Дик снимает очки и приобретает деловой вид. — Сиськастая, давай кое-что сразу обговорим на берегу, окей? Я не Дима, не буду прыгать перед тобой на задних лапках, выпрашивая куни на ужин. Да — не праведник и люблю трахаться, но я не лжец, если меня потянет на сторону или я присуну кому-нибудь, то скажу об этом, окей? Не нужно меня уличать в связи с каждой бабой с которой я общаюсь.

Его слова заставляют меня одновременно и смутиться и разозлиться. Конечно, глупо ожидать, что он оденет футболку с моей фотографией, которая будет кричать — я занят, но и что он продолжит общаться с женщинами в той же манере — как минимум, не приятно.

Мы подходим к кабриолету. Дик не открывает мне дверь и раздраженно плюхается на сиденье.

— Мало того, что хожу из-за тебя с полными яйцами, так еще и сцены устраиваешь.

— Я и слова не сказала. — ворчу я, снова отступая назад. С Диком я вообще и слова не говорю, только и делаю, что прогибаюсь под него.

Мы едем в полной тишине. Я даже не знаю куда, остаётся довериться Дику, который в состоянии сексуального неудовлетворения не такой веселый и харизматичный, как обычно. Лицо мужчины напряжено, скулы натянули гладкую кожу, а голубые глаза готовы испепелять в негодовании.

Мы подъехали к местному полицейскому участку в плачевном состоянии. Я его узнаю сразу же. Воспоминания обрушиваются на голову, во рту проступает горечь. Я была тут девять лет назад, пыталась рассказать обо всем, о том, как меня пытались изнасиловать. В прошлый раз меня засмеяли.

За эти долгие девять лет ничего не изменилось: ни ремонт ни люди. Все на своих местах, даже плакат с Мадонной, который и тогда был не к месту и не очень новый. Узнаю даже постаревшие лица, которые въелись в моё сознание и даже несколько раз снились в детстве. Ненавижу каждого из них — некомпетентные ублюдки.

— Здравствуйте. — громко командует Дик, оглядывая мужчин, он смотрит на них с высока, как на мусор. В эту минуту получаю истинной удовольствие. — А где главный?

— А ты кто?

— Хуй в пальто. — Дик подходит совсем близко к самому борзому. — Я жду ответа на свой вопрос.

Наверное, солидность Дика в купе с машиной на которой мы приехали, это не могло остаться незамеченным, а также его наглость, делают своё дело.

— В кабинете — мужчина отходит и не решается больше ничего сказать. Дик практически с ноги открывает дверь в кабинет, даже не стучась.

— Проверка из Москвы, хули на часах обед, а Вы чаи гоняете? — рявкает он и все отскакивают одновременно. Я еле сдерживаю улыбку. Происходящее напоминает мне всем известную пьесу «Ревизора». Дик играет блестяще свою роль. — Александр Дик!

— Д-Дик. Дик? Тот самый Дик?

Фамилия из трёх букв скандируется из угла в угол, повторяется и пробуется на вкус. Все они хотят посмотреть на самого известного следователя в России. Дик производит эффект на всех. Помню я и сама была в первый раз в некотором шоке при виде него.

Слишком молод, вальяжен и нагл. Он похож на мажора, актера, но никак ни на полицейского, следователя с зарплатой, дай бог, пятьдесят тысяч. Русские следователи на кабриолетах не ездят и не ходят со своими телочками по участкам.

Пытливые взгляды перемещаются на меня. Я лишь натянуто улыбаюсь.

— А з-з-з-зачем Вы к нам? — главного явно накрывает, не ожидает ни прессинга ни выдуманной проверки. Мужчину шестидесяти лет трясёт.

— по одному государственному делу. — отвечает мой спутник. — Кстати, знакомьтесь, моя напарница — Снежана Сиськова.

— Снежана…?

— Сиськова, дал же бабе фамилию, а? — Дик плюхается на стул и игриво дергает бровями. Хочется ударить его за этот цирк. Думала, никто не поверит. Но мужики пошло улыбаются, но никто и в мыслях не держит, что это наглец просто разыгрывает их. — Хрен, с фамилией, мне доступ к архиву нужен, Ермолаев.

А Дик значит подготовился, фамилии изучил работников. Мужчина кивает как болванчик.

— Да да, конечно. Петрушка!! Организуй! — мужчина так сильно гэкает. На его зов бежит молодой Петрушка, который косится на меня с вожделением, почти облизуясь. — Хотите чаю, кофе, чего-нибудь покрепче?

Ермолаев оговорившись про «покрепче», сразу жалеет об этом, потому что Дик кривится и с таким остервенением смотрит на него, что тот почти лезет под стол, чтобы спрятаться от Московского следователя. Дик театрально закатывает глаза и незаметно подмигивает мне. Мужчина невыносим.

— Проводить в архив? — спрашивает робко Петрушка. Все остальные притаились и попрятались.

— Ну проводи. — Дик резко встаёт и стремительно выходит из кабинета. — Сиськова не отставай!

— Зачем все эти придумки с моей фамилией? — стараюсь говорить тихо, чтобы нас не услышали, но мне отчаянно хочется ударить этого несносного парня. Проломить ему череп, чтобы мозги стали на место, и он перестал играться.

— А ты предлагаешь поднять старое дело, где фигурирует твоя настоящая фамилии и показать всем — ой, смотрите, вот это та самая девочка?

Стискиваю зубы. Он прав.

— Хорошо. — цежу я. — Зачем фарс, нельзя было выбрать фамилию попроще?

— Можно было, но у меня в голове постоянно крутится «Сиськастая». — Дик крутит пальцев в воздухе, начиная ржать как конь.

Вот что меня привлекло в этом несносном кобеле?

Мы долго копаемся в папках, ищем дела о которых говорил Веня. Мое дело находим почти сразу; небольшая папка с двумя листиками — моё заявление и заключение следователя о том, что я была под наркотическими веществами. На бумажке подпись Ермолаева. Долго и со злостью читаю бумагу, во мне разгорается желание мести. Хочется найти преступников и утереть нос этому козлу.

— Нашёл дело изрезанного трупа. — Дик кидает пыльную папку на стол, поднимая в воздух вековую затхлость. Я тут же чихаю, открывая ее. Внутри снова не особо много информации: куцое заключение об убийстве и две фотографии.

— Отвратительно ведутся дела. — фыркаю я, наблюдая за Диком. — тут фото ужасные. Не разглядеть ни лицо ни раны, все размазано. Да и заключение маленькое, только для протокола. Вскрытие не проводилось, потому что причина смерти была очевидна!

— А труп не узнаешь? Ну похож на того,