высокого колеса с железным ободом, я попытался разглядеть его, но тщетно. Зато прояснилась причина, отчего же постоянно росла толпа: на вершине одной из опор моста, на выступающем треугольником парапете, стоял взъерошенный мужчина, казалось, взвешивая в руках здоровенный кусок песчаника — камень внушительных размеров, надежно привязанный к его толстой шее веревкой. Человек был одет в льняной фартук, что служит отличительным знаком у здешней гильдии мясников, а его толстощекое лицо с густыми бакенбардами и большими усами являло собой маску отчаяния.

Как я уже сообщал тебе в предыдущем письме, панамцы обладают болезненной склонностью к трагическому и мрачно-жуткому. Мельчайшая капля крови, малейший намек на насилие заставляют их стекаться словно на спектакль, причем бесплатный. Соответственно, самоубийцы привлекают многочисленную и азартную аудиторию. В тот день на мосту одни делали ставки: прыгнет — не прыгнет; другие увещевали несчастного одуматься или издевались над двумя жандармами, которые, уложив велосипеды на булыжники, неуклюже пытались успокоить разгоряченные головы. Люциус, потерявшись из вида, слился с толпой.

Я отступился от идеи разглядывать всех зевак по очереди, и у меня остался только один, причем необычный, способ: «Чуткий Нос». Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом маленьком заклинании, выученном у любезного парфюмера из «Утешения»? Не помню, это было так давно… С тех пор у меня ни разу не случалось ни любопытства, ни присутствия духа, ни случая открыть для себя его действие. Сегодня же все сошлось. И оно… Ах, как бы тебе описать? Поистине, каков шок для обоняния! Джизу! Все эти запахи, которые вдруг накрыли меня! Это вызвало у меня ужасную тошноту, которая чуть не заставила меня расстаться с завтраком у всех на глазах. По обычным меркам моего носа ощущение было как тот фейерверк, на который мы вместе как-то смотрели на Большой ярмарке Конфлюента, помнишь? Шквал запахов, потоп. Однако, когда миновало первое мгновение, я быстро обнаружил, что можно… лавировать… да, лавировать в этом потоке разнообразных ароматов. Я их почти что видел. Красные блестки пота, тяжелые желтые пары дыхания, цветочные нотки редких женских духов, зеленая вонь конского навоза, и вот, наконец, кислотный, радужный блеск Люциуса. Не пьянящие амбре, из которых он составил свой главный наряд, нет, но сама суть холодного разложения, захватившего его… Ведомый своим носом, я пошел по его следу. Собака, говорю же тебе! Я был охотничьим псом, вынюхивающим след моего врага — волка.

Пока я с грехом пополам скользил среди скопища любопытных, над передними рядами взлетел удивительно визгливый голос мясника-самоубийцы:

— Я прыгну! Не подходите ближе, или я прыгну! Клянусь, я прыгну!

На что группа насмешливых фарфадетов, повисших рядком на фонарном столбе, ответила бессердечным скандированием:

— Прыгай, прыгай, прыгай! Давай, здоровяк, давай!

Прыгай, прыгай, прыгай! Никто тебя не держит!

Надо признать, что детина, побледневший и вцепившийся в камень, выглядел не слишком решительно. Думаю, что двоих жандармов сдерживали не столько его жалкие угрозы, сколько неустойчивость его равновесия. Они явно опасались, что могут, поторопившись, стать причиной его случайного падения.

Несмотря на усиливающуюся давку, я продвигался, следуя за запахом, и почти не замечал окружающего. Вскоре запах стал сильнее, ближе, настолько близко, что не требовалось никакой магии, чтобы почувствовать его. Мой брат был где-то там, совсем рядом.

Увы, он увидел меня первым.

Всего в нескольких шагах от меня передние ряды внезапно раздвинулись, и из них, встреченный громкими криками удивления и гнева, выскочил Люциус. Мощным ударом плеча он оттолкнул пару жандармов в сторону и, буквально бросившись на самоубийцу с его камнем, с силой столкнулся с ним. Они рухнули в пустоту, мой брат обхватил мясника своими огромными ручищами, как влюбленный обнимает свою невесту.

Ошеломленная толпа издала единый крик, заглушивший плеск тел, пробивших гладь Вьены, чтобы быть поглощенными ею. Тогда все эти бездушные бездельники разразились воплями: одни развеселясь, другие с жестоким удовлетворением, кое-кто, возможно, все же от жалости и печали; хотел бы я в это верить, хотя такие точно не были в большинстве.

Конечно, первым, кто бросился, перегнувшись, склониться над рекой, был я. Но круг на воде, уносимый течением, уже таял, и вскоре толпа, лишенная развлечения, последовала его примеру. Я остался в одиночку таращиться в мутные воды Вьены. По берегу Верхнего города, этого большого укрепленного острова на реке, идут лишь крепостные валы, и Люциус вряд ли решился бы там всплыть. Поэтому все мое внимание было приковано к правому берегу, я неустанно водил глазами вверх-вниз по реке и обратно.

По указанию полиции к месту падения отправились какие-то лодочники, и начали переговоры с несколькими ундинами, которые из любопытства высунули из воды свои расплывающиеся головки. Но, похоже, немедленного результата им не удалось добиться. Если по сравнению с другими нимфами, обитающими в наших долинах, ундины Вьены и не так безумно пугливы, то во всех других отношениях они того же пошиба. Можно тысячу раз утонуть, пока кто-то втолкует прекрасным элементалям, чего от них ждут; а после этого еще нужно убедить их действовать, что не так-то просто, как мне сказали: эти причудливые существа неохотно вмешиваются в земные дела.

Ах, Люциус, Люциус! В некотором смысле я не могу им не восхищаться. Можно думать на его счет все, что угодно, но его хитрость, его ум, его способность выходить из опасных ситуаций заставляют испытывать уважение. На мосту, зная, что я наступаю ему на пятки, зная, что его почти поймали, в одно мгновение он сумел оценить свои шансы, и с дерзостью и решимостью соответствующим образом отреагировал. Понимаешь ли, простой прыжок в воду его бы точно не выручил: его бы спасли, возможно, вопреки желанию. Нет, ему требовался балласт, груз, который увел бы его на дно. Я прикидываю, что тогда, набив карманы камешками или мусором, который несет с течением, или заполнив легкие водой, он бы смог спокойно, хотя и небезболезненно, как я полагаю, вновь выйти на открытый воздух в укромном месте. Нет, правда, он достойный… он был достойным наследником нашего покойного отца. Он обладает смелостью, силой, решительностью. Жаль, что ему не досталось вдобавок и части отцовской мудрости.

Я долго стоял на мосту Нострадамуса, уставившись на воду.

Из глубин подняли только тело мясника в льняном фартуке.

Твой близкий и преданный слуга,

Р. ван Каспер.

* * *

Панам, 2 альтебря 1872 г.

Мой дражайший друг,

я получил твою посылку и письмо, которое к ней прилагалось. Будь благословен тысячекратно.

Коробка не пострадала при транспортировке, как и ее драгоценное содержимое. Я только