Утром я увижу Кая и его одноклассников, расскажу свою историю. Как они отреагируют?

Я сначала была не уверена, что мне стоит ехать. С Анат я опасениями не делилась, они с ней никак не связаны. Дело в том, что я решила больше не говорить о нацизме так часто. Не потому, что это неправильно: по-моему, здорово, когда потомки преступников выступают за критическое отношение к прошлому. Но я не хочу, чтобы нацизм стал главной темой в моей жизни. В мире столько всего, достойного внимания. К тому же я не специалист по Холокосту.

На просьбу Анат я все-таки ответила согласием. В конце концов, я выступлю не перед каким-то абстрактным школьным классом, а перед одноклассниками Кая, сына подруги, и Анат будет рядом со мной.

Я подумала, что школьникам будет интересно со мной встретиться. О том, как эта встреча повлияет на меня, я почти не размышляла. Никаких ожиданий, мне лишь хотелось, чтобы все шло как идет.

Самолет приземляется в аэропорту Кракова. Я выжата как лимон. Слишком мало времени на должную подготовку к встрече. Я надеялась освежить словарный запас, чтобы утром произнести приветственное слово на иврите, но увы.

Несколько часов назад я вернулась из мюнхенской клиники Братьев милосердия. Там умер мой приемный отец. У него был рак простаты, и метастазы распространились по всему телу.

В аэропорту Кракова я беру такси и еду в город. Стемнело. Последние дни в больнице я провела как в тумане.

Мысленно я до сих пор стою возле кровати Герхарда. За эти две недели я поняла, что значит умирать. Прежде смерть казалась мне чем-то эфемерным.

Я впервые провожала кого-то в последний путь.

Человек прощается с жизнью в течение нескольких дней. Организм угасает постепенно. На пути к смерти так много коротких остановок. Это длительный процесс, и под конец у вас забирают всё.

Когда умирает близкий родственник, начинаешь иначе смотреть на свою жизнь. Вдруг осознаёшь, что тоже смертен, хотя об этом многие стараются не думать.

Попав в больницу, Герхард еще мог самостоятельно есть и ненадолго вставать с коляски. Поначалу он пил сам, потом понадобилась соломинка, а вскоре и она уже не помогала. Ему ставили капельницы, приходилось делать искусственную вентиляцию легких. Он сам попросил прекратить меры для продления жизни.

В первые дни я приносила ему мороженое. Спрашивала, какое он любит. Клубничное, манговое и лимонное, отвечал он. Герхард едва мог есть, но от мороженого ему становилось чуть легче.

В предпоследний день Герхард уже почти не мог говорить. Я спросила, какое он хочет мороженое, и у него никак не получалось выбрать. Я достала лимонное и аккуратно кормила приемного отца с ложки. Он ел мороженое в последний раз. Во рту у него пересохло, лицо осунулось. Герхард выглядел живым мертвецом.

Он постоянно порывался сесть, потому что так было легче дышать, но врачи запретили ему: он, скорее всего, потерял бы сознание. Поэтому Герхард постоянно лежал, и взгляд у него был умоляющий. Он хотел, чтобы мы его подняли. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Сидеть — то немногое, что он еще мог бы делать. Будь это в моей власти, я бы с радостью помогла ему. В какой-то момент Герхард сдался и просто лежал с закрытыми глазами.

В клинику приезжали все его близкие. Постоянно кто-то был рядом. По ночам с ним сидела Инге. Днем приходили мои братья, друзья, родственники и мы с мужем и сыновьями.

Угасание Герхарда вышло для всех нас на первый план, остальное казалось далеким и неважным. Подобно тому, как смертельно больной ускользает в безвременье, в сумеречный промежуточный мир, так и от нас, его провожатых, ускользало ощущение времени.

Герхард успел попрощаться с друзьями и родными, находясь в полном сознании. Подарок судьбы.

Мы не знали, дотянет ли Герхард до семидесятилетия. Это было его последним желанием — отпраздновать юбилей в кругу семьи.

Утром в день его рождения мы собрались в клинике. Дочь Мануэля испекла пирог.

Герхард ненадолго открыл глаза. Он пребывал в полусне, но почувствовал, что все мы рядом. Думаю, для него это был прекрасный день рождения и прекрасное прощание. Весь день мы провели у его кровати, сменяя друг друга. В глубине души я надеялась, что жить ему осталось недолго. Он хотел уйти.

Вскоре после того как я уехала из клиники, Герхард скончался.

Три часа спустя я сидела в самолете.

Три года назад я решила во что бы то ни стало отправиться в Краков, хотя незадолго до этого у меня случился выкидыш. И теперь мне даже в голову не пришло отказать Анат.

Я давно планировала поездку в Польшу. Несколько недель назад забронировала билеты в Краков. Привыкла выполнять обещания.

Такси останавливается перед огромным отелем в районе Подгуже, бывшем гетто. Утром я встречусь с подругой, одноклассниками и учителями ее сына. Последний раз я виделась с Анат и Каем в Израиле почти год назад. С нетерпением жду завтрашнего дня.

* * *

Плашов — предпоследняя остановка, предусмотренная программой для израильских школьников.

За последние дни дети посетили бывшее гетто в Варшаве и лагерь смерти Треблинка к северо-востоку от столицы. Они убирали с могил евреев грязь и листья, несколько раз беседовали с Цви Молдованом, выжившим в Освенциме. Этот дружелюбный пожилой израильтянин много лет сопровождает школьные поездки по Польше.

На бывшем железнодорожном вокзале в Лодзи школьники поднимаются в старый вагон для скота, откуда евреев, цыган синти и рома отправляли из местного гетто по концлагерям. В вагоне темно и тесно. Дети пытаются представить, каково здесь было схваченным евреям. Одну девочку начинает трясти.

Школьники посещают лагерь смерти Хелмно. Потом едут в Люблин и Майданек.

Бывшее гетто в Тарнуве, лагерь смерти Белжец.

В общем дневнике для всех учеников кто-то оставил такую запись: «Здесь погибла большая часть моей семьи. Когда я вижу газовые камеры, бараки, крематорий, мне кажется, будто они построены вчера. Но я ехал сюда в автобусе с кондиционером, а мой дед — в переполненном душном вагоне для скота, без воды и еды. Я добрался сюда за пару часов, а дедушка — за три дня и три ночи. Я здесь с друзьями, а с дедушкой не было никого из близких. Я уеду через два часа, а дедушка оставался тут до