Шрифт:
Закладка:
Оленька постановлению высшей семейной власти, ясное дело, не особо обрадовалась, но смирилась, благоразумно рассудив, что деваться ей всё равно некуда. Вот строгий запрет на разглашение истинного авторства сказок огорчил сестрицу куда больше, и над восстановлением её душевного спокойствия нам с Варенькой пришлось постараться. Но ничего, и мы справились, и сама Оленька вроде бы поняла смысл такого подхода. Что ж, я давно подметил, что названая сестрица у меня очень даже неглупа, тем приятнее оказалось в очередной раз в том убедиться.
Раз уж я гостил в родительском доме, не обошлось и без рассмотрения и решения дел, для семьи несколько более важных, нежели наши с Оленькой литературно-художественные упражнения. Я сказал отцу и брату, что Келина управляющим принимаю и мы постановили отправить его пока что в Александров набираться премудрости у Самойлова, благо, многое из того, что сделал Фаддей Степанович на Александровском заводе, я собирался завести и у себя. Жалованье Келину я пока положил в половинном размере, но на жизнь ему всё равно хватит. Вот когда примемся ставить цеха за Рогожской заставой, тогда и будет Павел Сергеевич получать деньги в полном объёме, потому что именно тогда у него полноценная служба и начнётся — пусть завода как такового ещё и не будет, но надзирать за строительством кому придётся? Правильно, будущему управляющему. Отец и Васька такой подход одобрили, а Васька ещё и похвалил.
Да… Были, помнится, времена, когда на похвалу старшего брата я бы или обиделся, мол, издевается, гад, или призадумался — какую такую пакость он мне готовит, прячась за добрым словом. Были времена и другие, когда на Васькину похвалу я смотрел этак снисходительно, дескать, ну да, я умнее тебя, что теперь поделать. А сейчас эти хвалебные слова имели для меня уже совсем иной вес — получив опыт руководства на заводе и став главой полноценной семьи, Василий в моих глазах заметно вырос и к его мнению я теперь прислушивался пусть и не столь внимательно, как к словам отца и дяди, но всё же прислушивался. И раз он оценил мой подход к взаимодействию с управляющим, значит я и вправду поступил правильно…
… — Хм, «Волшебник Изумрудного города», стало быть, а сочинителем Александр Волков будет назван? — Смирнов посмотрел на меня как-то уж очень пристально, будто уличил в чём-то предосудительном. — Необычно, да, очень и очень необычно… Но завлекает, ничего не скажешь. Я с вашего, Алексей Филиппович, и вашего, Ольга Андреевна, позволения, просмотрю?
— Конечно, Иван Фёдорович, — согласился я, а Оленька, к которой при мне впервые обратились по имени-отчеству, аж ротик разинула, не забыв, однако, кивнуть; на произнесение ещё и каких-то слов у неё, видимо, духу не хватило.
Смирнов принялся аккуратно перекладывать листы в укладке, на некоторое время задержавшись, когда дошёл до первого рисунка. Внимательно его рассмотрев, Иван Фёдорович вернулся к предыдущему листу с текстом. Дойдя до следующего рисунка, он повторил процедуру, после чего слегка отодвинул рукопись от себя.
— Рисунки, я вижу, подобраны у вас по порядку изложения, — отметил он. — Удобно, да, весьма удобно. И кто же из вас такое придумал?
— Я, — храбро призналась названая сестрица.
— Что же, очень приятно видеть в вас, Ольга Андреевна, не только способности к изографии, но и понимание правил книжного иллюстрирования, — вместе с именованием по отчеству даже такой не отличающийся особым изяществом комплимент заставил Оленьку ярко зарумяниться и радостно сверкнуть глазками.
…Когда я попросил Смирнова о встрече в послеобеденные часы, Иван Фёдорович, привыкший решать деловые вопросы с утра, несколько удивился, но пошёл мне навстречу. Причину своего пожелания я ему решил не излагать, если, конечно, сам не попросит. Просто Оленьке хотелось явиться на историческую для неё встречу красивой и нарядной, а для этого надо же переменить форменное гимназическое платье на что-то такое более соответствующее, а таковая перемена, в свою очередь, возможна только по окончании занятий в гимназии. Ясное дело, для сестрицы это причина более чем серьёзная, для меня — не особо серьёзная, но вполне понятная, а вот как к такому отнёсся бы Иван Фёдорович, даже не возьмусь гадать.
Договорились на том, что рукопись и рисунки останутся у Смирнова, чтобы он мог более предметно с ними ознакомиться, после чего мы с ним обсудим размеры моего и Оленькиного гонораров.
— Уважаемый Иван Фёдорович, дозвольте, я вас нарисую? — набравшись храбрости, попросила сестрица, сообразив, что делу идёт к завершению встречи. — Я быстро! — умоляюще добавила она.
— Что же, Ольга Андреевна, почту за честь, — подчёркнуто серьёзно согласился Смирнов. — Только если вы и правда быстро управитесь, не откажите в любезности сделать два рисунка. Один заберёте с собой, а второй я у вас сразу же и куплю.
Оленька пробормотала что-то вроде благодарности — некогда ей на всякие пустяки отвлекаться. Забрав у меня портфель, она быстренько извлекла укладку с листами рисовальной бумаги, несколько карандашей, каучуковую тёрку и принялась за работу. Управилась она, как и обещала, быстро, и уже через несколько минут мы со Смирновым рассматривали готовые рисунки.
Да, посмотреть было на что. Даже я, привыкший уже к живости таких вот быстрых Оленькиных набросков, впечатлился, а уж Иван Фёдорович просто пришёл в восторг, усиленный ещё и тем, что вполне узнаваемый портрет родился прямо на его глазах. Выбирал Смирнов дольше, чем Оленька рисовала, остановившись, наконец, на одном. Бог знает, по какой такой причине он выбрал именно его.
— Сколько за него хотите, Ольга Андреевна? — спросил он.
— Рубль! — выпалила Оленька.
— Подписать не забудьте, пожалуйста, — напомнил Смирнов, вынимая из кармана кожаное портмоне, не так давно вошедшую в моду помесь кошелька и бумажника.
Оленька старательно вывела внизу рисунка свою фамилию и, не забыв на сей раз о словах благодарности, приняла от издателя новенький серебряный рубль. Первый в её жизни свой собственный рубль, самостоятельно заработанный.
Отпускать Оленьку на обсуждение наших с ней гонораров матушка поначалу не хотела — мол, рано ей ещё
