Как ни бился Борис Григорьевич, в авторстве письма от имени несуществующего присяжного поверенного Ладникова Гурова не созналась. Не я — и всё тут. Откреститься от маскарада со шлафроком Ангелины Павловны Ольга Кирилловна, ясное дело, не смогла, но признала исключительно розыгрыш, целью которого было вывести на чистую воду неверную супругу и её любовника. Почему в таком случае говорила, что роман у Погорелова с Дашей? Ну, знаете ли, господин старший губной пристав, легко ли признавать такое явное попрание семейных устоев в доме?! Да, выгораживала эту похотливую жадную тварь, актрисульку да содержанку, но так исключительно же из почтения к памяти Захара Модестовича! Почему не призналась в розыгрыше сразу? Испугалась! Да, испугалась, ведь в ту же самую ночь Ангелина бедного Захара Модестовича и отравила! Откуда знала, что Погорелов пойдёт к Ангелине Павловне именно тогда, когда Елизавета Матвеевна должна была его обмануть? Не знала я, так уж само собой вышло! Давала ли Ангелине Павловне снотворное? Да вы что, эта заносчивая гадина из моих рук ничего бы не взяла! А тайно не подмешивала? Как вы только подумать могли такое! С какою целью сказали Алексею Филипповичу, будто присяжный поверенный Друбич не знает о завещании Захара Модестовича, если Фёдор Захарович к нему не обращался? Но тогда-то я и не знала, что не обращался, он мне потом только сказал! И так далее. С какой бы стороны Шаболдин ни атаковал, везде он натыкался на совершенно непробиваемую защиту. Конечно, выглядели ответы Гуровой, мягко говоря, не особенно убедительно, но без доказательств поймать её было пока что не на чем. Нет, я всё-таки верил, что если бы Шаболдин допрашивал Ольгу Кирилловну со всем усердием, а отдыхала бы от допросов она в одиночной камере, то рано или поздно сначала бы проговорилась, а потом и созналась, но начальство продолжало требовать от пристава, чтобы ко всем доказательствам и показаниям нельзя было подкопаться даже если рассматривать их в телескоп. Или в микроскоп, уж понятия не имею, чем они там пользуются.

— Кстати, Борис Григорьевич, — спросил я за традиционным чаем, — не знаете случайно, с чего бы вдруг Московская городская управа да Дворянское собрание так озаботились безупречностью розыска?

— Случайно знаю, — криво усмехнулся Шаболдин. — Фёдор Гуров в городской управе на хорошем счету и вообще человек не последний, а в Дворянском собрании и сам Захар Модестович в правление неоднократно избирался, и Фёдор Захарович в отчётном комитете состоит.

Да уж, тут что сами доказательства должны быть неопровержимыми, что методы их добычи безукоризненными, ничего не попишешь. Что ж, тем интереснее будет всё это размотать. Мне в таких условиях копаться в преступлениях ещё не приходилось, но всё когда-то случается в первый раз. Вот интересно, кстати, когда Борис Григорьевич покушения на меня расследовал, на него начальство так же давило? Помнится, что-то такое он вроде бы говорил тогда… [1]

— Но, должен вам, Алексей Филиппович, сказать, как только мы найдём хоть одно-единственное доказательство, которое я смогу спокойно предъявить начальству, всё, что Гурова наговорила, против неё же и обернётся, — благодушно выдал Шаболдин, когда с чаем мы закончили. — Уж больно много в её словах вранья, а такое рано или поздно против самого лжеца и оборачивается, — пояснил он свой оптимизм.

— Надеетесь, вся её ложь посыпется, как карточный домик? — спросил я.

— Не надеюсь, Алексей Филиппович, уверен! — бодро отозвался пристав.

Ну-у-у… По большому-то счёту Борис Григорьевич прав. В самом деле, наврала Ольга Кирилловна более чем достаточно, и когда-нибудь вся эта ложь рухнет и под обломками своими саму же Ольгу Гурову и похоронит. Вопрос тут в том лишь, когда это самое «когда-нибудь» наступит. Так что прав Шаболдин дважды — и в том, что на лжи ничего путного не построишь, и в том, что надо искать нечто, что обрушило бы все эти лживые построения. Эх, знать бы ещё, где и что искать…

— Да и с того допроса я тоже кое-какую пользу извлёк, — похвастался Шаболдин.

— И какую же? — стало мне интересно.

— Я под видом второго писаря изографа посадил, — с довольным видом сказал пристав. — Память у него цепкая, вот он после допроса мне Ольгу Кирилловну и нарисовал, — Борис Григорьевич достал из ящика стола рисунок. Да, стоило признать, что дело своё изограф знал — Ольга Гурова вышла прямо как живая.

— А зачем, позвольте полюбопытствовать? — я, конечно, сообразил, что спросив такое, сморозил глупость, но слово, как говорится, не воробей.

— Яд же откуда-то в доме взялся, — напомнил Шаболдин. — Вот у меня и найдётся, кому это, — он кивнул на рисунок, — показать. И чем припугнуть, чтобы не отнекивались, мол, не помню, кто купил, тоже найдётся.

Я даже не стал спрашивать, откуда у Бориса Григорьевича столь сомнительные знакомства — странно было бы предполагать, что губной пристав не имеет осведомителей не самых законопослушных подданных русского царя. Что ж, идея сама по себе здравая. Особой уверенности, что удастся ухватить таким образом ниточку, что могла бы привести нас хоть к чему-то новому, у меня не было, но лучше так, чем никак…

— А как там Василий Захарович? — вспомнил я давешнего поручика.

— А никак, — отмахнулся пристав. — С братом старшим и его женою почти что не разговаривает. Я ему тоже присоветовал защитой от ядов озаботиться, мало ли… А вот с Ангелиной Павловной Василий Захарович, похоже, даже примирился.

— Вот как? — удивился я. — Разве она уже оттуда не съехала?

— Пока нет, — пожал пристав плечами. — Всё ещё вещи собирает.

Да уж, получается, успела Ангелина Павловна в недолгом своём браке обрасти имуществом. Надо полагать, Захар Модестович не только казённые облигации на сорок тысяч ей подарил, но и много чего ещё.

На сегодня Шаболдин назначил ещё и очередной допрос Фёдора Гурова. Посовещавшись, мы с приставом решили, что моё присутствие на допросе было бы пока нежелательным. Дело у нас идёт не так чтобы очень хорошо, и очень может выйти так, что в какой-то момент мне лучше будет снова выступить в статусе этакого полуофициального представителя царевича Леонида Васильевича. Вот чтобы этот статус сохранить, от совместного перед нашими подозреваемыми появления вместе с приставом мне следовало воздерживаться