Шрифт:
Закладка:
Август 1890 года подходил к концу. В Петербурге сыщика ждали дела, и по семье он соскучился. Но край земли диктовал свою волю. Пароход Добровольного флота «Тамбов» вернется из Нагасаки лишь 10 сентября. Что хочешь делай, хоть на голову вставай, а раньше этого никак не уплывешь…
Надворный советник с подполковником жили в гостинице «Россия» в начале Светланской. Печально знаменитая Миллионка примыкала здесь к главной улице города. Табачная лавка на Пекинской была под стать месту: в ней с равной легкостью можно было купить папиросы «Восторг» и шарик опия. Двух приятелей это не смущало – как оказалось, зря. Когда они прошли в узкий темный переулок, дорогу им вдруг преградили сразу шестеро. Главарь, длинный как вавилонская жердь, нагло осклабился:
– Здорово, баре, холеные хари!
– А ты сам разве не голубых кровей? – в тон ему ответил Лыков. Он спиной почувствовал холодок смертельной угрозы и решил тянуть время. Надо было как-то выбираться из западни. Но как? Ребята попались серьезные, они собирались не грабить, а разбойничать. Такие вместе с кошельком и жизнь отберут, не моргнув глазом. Черт, всего-то отошли от Светланской на несколько шагов…
– Мы из тех же господ, только самый испод, – отозвался варнак в матросском бушлате. Остальные молча вынули ножи и начали обступать фраеров[102] со всех сторон. Алексей забыл револьвер в номере, а Таубе вышел без шашки. В кобуре у барона имелся «смит-вессон», но как его вынуть? И друзья разом, не сговариваясь, атаковали бандитов. Ничего другого им не оставалось.
Злая схватка длилась недолго. Пока надворный советник кое-как управился с двумя, подполковник разогнал четверых. Причем одному сломал руку в локтевом суставе, а второму ногу в коленном; остальные убежали. Соперникам сыщика досталось так, что оба валялись без сознания. Но и сам он пропустил нож, и пришлось отбиваться от него голыми руками. В результате у Алексея оказался распорот бок и порезана правая ладонь.
Вынув здоровой рукой свисток и вызвав городовых, Лыков оперся о стену. Голова кружилась, по боку текла кровь, руку саднило. Вот сходили за табачком… Таубе с привычным хладнокровием осматривал пленных. Заметив попытку одного из них встать, он взял его за шиворот и приподнял:
– Это ты был из господ?
– Барин… ваше благородие… пошутили мы…
– Плохо ты пошутил, дурак. Получи за Лёху!
Бандит полетел в лужу. Тут прибежали городовые:
– Что случилось, кто свистал?
Узнав, что ранен полицейский чиновник, служивые расстарались. Лыкова на извозчике отправили в лазарет переселенческого управления на Эгершельде, где дежурный врач перевязал его. Дела сыщика оказались не так уж плохи. Порез был длинный, но не глубокий, кровь скоро унялась, и бок болел меньше, чем ладонь. Кое-как придя в себя, Алексей отправился в городское полицейское управление давать показания о происшествии. Управление находилось на той же Пекинской улице, в доме купца Даттана. Таубе сопроводил товарища – у подполковника не нашли ни единой царапины. Вот что значит опыт!
Учитывая высокие чины потерпевших, их расспрашивал сам полицмейстер коллежский асессор Петров. Он сообщил столичникам, что те перебили между делом банду Тимохи Банщика, которую местная полиция ловила с весны и никак не могла поймать. Ребята составляли цвет «гвардии Семеновского покоса», как называли здешнюю публику в городе. Вокруг покоса и расположенного на нем Семеновского базара сложилась владивостокская Хитровка, именуемая здесь Миллионкой – криминальный район, населенный уголовным элементом. Два дня назад люди Банщика ограбили в окрестностях Минного городка владельца выгрузочной конторы. Еще раньше вырезали в Жариковском овраге манзовское[103] семейство. А теперь Тимоха испускает дух, а три его сообщника – калеки.
– Приезжайте почаще, господа, – подытожил полицмейстер. – Глядишь, преступности и поубавится в нашем благословенном городе…
Наутро потерпевший (вопрос, кто потерпел больше – он или нападавшие?) явился в часть за перевязочным свидетельством[104]. Петров расстроенно сказал ему:
– Кажись, выживет Тимоха. Пришел в сознание и даже матерится.
Лыков обрадовался, что одним грехом на его совести меньше:
– Ну и ладно. Так я пошел?
– У меня к вам просьба. Вы ведь в Петербург нацелились?
– Надо что-то передать? – догадался надворный советник.
– Точно так, Алексей Николаевич, – коллежский асессор сконфузился. – Когда еще протянут от нас к вам железную дорогу? Лет через сто! А ваш департамент требует фотографические карточки бродяг. Их у нас сроду не было, дело дорогое и сметой не предусмотренное. Мечтаем об антропологической станции, но и на нее денег не дают[105]. Поэтому я прикладываю одни лишь учетные карточки с описанием примет.
– Давайте сюда, прихвачу, – охотно согласился гость.
Полицмейстер вручил командированному толстый пакет.
– Ого! – взвесил его в руке Алексей.
– Тут карточки на пятьдесят бродяг, и все в двух экземплярах, как требует ваш Департамент, – пояснил Петров. – Вы уж… все равно туда…
Командированный вернулся с пакетом обратно в гостиницу. Проходя мимо буфета, он увидел там друга. Таубе сидел у окна и пил коньяк! С утра, не дожидаясь адмиральского часа. Это было необычно, и Лыков подошел к барону:
– Что празднуем ни свет ни заря?
Тот молча придвинул к нему лист бумаги, обернулся к официанту и крикнул:
– Еще два!
Алексей взял со стола лист, вчитался и воскликнул:
– Какая новость! Раньше срока?
Это была выписка из Высочайшего приказа по военному ведомству. Флигель-адъютанту подполковнику барону фон Таубе присваивался «не в очередь за отличие» чин полковника.
– А это точно ты? Вас, фонов Таубе, в России как собак нерезаных.
Виктор пояснил:
– Выписку мне прислали по распоряжению начальника штаба крепости. Значит, точно я. А не в очередь потому, что мы с тобой, Лёха, разгромили японскую резидентуру не только на Сахалине, но и на всем Дальнем Востоке[106]. Вот государь иуважил представление военного министра. Чудеса!
Действительно, Ванновский ввел в армии жесткие правила: никакого ускоренного чинопроизводства, даже за выдающиеся отличия. Начался застой в капитанах, рядовой офицер в лучшем случае выслуживал подполковника. И вдруг такое исключение.
Лыков склонился над другом и выдернул из его погон все звездочки. Он вспомнил существующий в армии обычай: когда кто-то получал капитана, полковника или полного генерала[107], то впервый день оглашения ходил в погонах с дырками от звезд. И все видели, что он только что повышен в чине.
– Айда в магазин офицерских вещей, купим новые!
– Пока не могу, ножны еще не прислали.
Друзья просидели в буфете полчаса, развлекаясь коньяком. Наконец посыльный принес ножны к шашке. Виктор поднялся к себе, вооружился как положено и вернулся вниз.
– Теперь я готов, – сказал он товарищу. – Продолжим? В ресторации «Золотой Рог».
– Разбогател? – хмыкнул Алексей. – Побереги бюджет, мизерабль! Я тебя угощу.
– Ни в коем случае. Полковником становятся раз в жизни! Папаха, галоши[108] – вотя сделаюсь красавец.
– Поручики все тоже один раз, если не разжалуют. А красавец ты и без галош, все девки твои.
Это была старая досада Лыкова на Таубе. Заурядная наружность сыщика особенно бледно смотрелась на фоне яркой внешности друга.
Питерцы вышли на улицу. Ресторан при гостинице «Золотой Рог» считался единственным в городе приличным заведением. Идти до него было пять минут. Устроившись у окна, они заказали бутылку варшавского коньяка «империаль» и закуску. Специфика Дальнего Востока проявилась именно в выборе закусок. Ни тебе черной икры, ни холодной осетрины, зато в изобилии трепанги с гребешком и чилимы[109].
В зале было малолюдно, еда вкусная, коньяк тоже удался, как вдруг все испортилось в один миг. С улицы ввалились двое. Один, по виду купец средней руки, был уже изрядно пьян. Он начал кричать с порога:
– Трафь под мой характер! Нутро прошение подает, водки хочет!
Его поддерживал под руку второй, с усами щеткой и угреватым тертым лицом. Он явно шел за нахлебника:
– Так что, Иван Иваныч, бросим тута якорь,
