Оставаться дальше у Грамматикова нельзя было, и я, не скажу чтобы вполне спокойно, пешком прошел к одному верному другу, которого, как и многих других, из уважения к юстиции товарищей я не назову.

Через дней пять я уже был в Москве, где должен был ждать дальнейших указаний от нашей южной организации. За это время мои большевистские коллеги «распечатали» объявления о том, что я арестован и посажен в тюрьму Кресты.

Никогда на моей памяти журналиста эта «утка» не показалась мне такой подходящей к моему положению, и поэтому товарищи, слепо верившие в свою печать, бросили искать меня и мне не надо было скрываться.

Да, кроме того, какой я конспиратор! Я жил в Москве более или менее открыто и только перешел от общей залы любимого ресторана в кабинет, и то под угрозой метрдотеля не дать мне вина, если я не подчинюсь его требованию.

«Je m’inclinais».

Вот тут-то в Москве я увидал то удивительное честное отношение, которое Claude Fauere так очаровательно описал в своих «Petites alliees». Я спокойно жил, а когда мне неожиданно по приказу с Дона пришлось уехать, не простившись с милой хозяйкой моего гостеприимного крова, я нашел свой чемодан, полный закусок, пирогов и вина. Мой поезд был последним, выходящим в Ростов-на-Дону с вагоном Международного общества.

Неуверенная в себе, выкатившая с Кавказского фронта чудо-дезертиров, Совдепия не решалась еще резко порвать с донскими казаками, а слова «Internationale» действовали магически на разнузданную толпу, убежденную в том, что в этом международном вагоне и ездит тот «Интернационал», которому теперь поцеловали руку европейские коммунисты! О эти talons rouges, как похожи вы на эту отвратительную дикую толпу, пугавшуюся слов «Интернациональный вагон».

Однако и среди этих потерявших облик воинский и человеческий людей нашелся один молодой вольноопределяющийся еврей, комиссар, ехавший на Кавказ, в Баку. Он ворвался в наш вагон и очутился в нашем купе. Нас стало четверо. Один офицер, я, один из служивших в нашей типографии и большевик. Я ехал с документами метранпажа и ни в чем, казалось мне, не возбудил подозрения своего опасного соседа. Однажды только он удивился тому, что я был в Америке, но, будучи уверен в его неопытности, я легко убедил его в том, что метранпаж – это должность фактического помощника управляющего типографией и я был послан туда за машинами. Я немедленно открыл свои запасы яств и напитков представителю новой власти, который снизошел до них.

В одном из соседних купе ехали два моих знакомых, оба с сиятельными именами. Каким-то образом у них бумаги были в порядке, и они не вызывали подозрения у большевиков.

Мы уже проехали почти все опасные места. Оставалась узловая станция Лиски. Следующая станция некоторого значения Чертково, как известно было мне, была в руках казаков. Между ними было нечто вроде нейтральной зоны. Мой комиссар об этом ничего не знал и твердо был уверен, что и Ростов, и Новочеркасск уже находятся в руках большевиков. Я не разубеждал его в этом заблуждении.

И вот, не доезжая Лиски, князь О. предложил мне сыграть с ним и с Гр. Г. в бридж. Наш комиссар просил разрешения посмотреть на игру. Мы, конечно, согласились. Мои партнеры были предупреждены, что моя фамилия вовсе не Суворин, а Мякин, и мы сели играть.

Это был мой второй бридж с большевиками. О. вел счет, и после первого робера выяснилось, что я выиграл.

– О. проиграл 3., – заявил он. – Г. проиграл, а Суворин выиграл… – И он остановился.

– Одиннадцать, – пришлось мне сказать, и я не помню, прибавил ли я ему несколько пожеланий.

Мой комиссар обвел всех удивленными глазами и вышел. Думать оставалось очень мало времени. Мы подходили к Лискам, как и все станции, запруженной «усталыми» солдатами, которые теперь четыре года борются с «контрреволюцией» под флагом Бронштейна. Надо было принимать какое-нибудь решение. Я решился взять быка за рога и подошел к моему комиссару.

– Да, действительно, я Суворин, – сказал я ему, – но прошу вас меня не выдавать.

На чем я основывал свою просьбу, я не знал, я говорил о том, что я даром не дамся, что вообще не нужно выдавать людей, вообще что-то говорил несуразное.

– Но ведь писали, что вы арестованы, – сказал он мне несколько растерянный.

– Мало ли что пишут в газетах, – ответил я. – Но я прошу вас меня не выдавать.

Он вдруг завернулся в тогу благородства и весьма высокомерно заявил мне, что хотя я его политический враг, но он никогда не занимался доносами и т. д.

В это время мы подъезжали к Лискам. Я ушел в свое купе, обдумывая свое дурацкое положение, в которое поставил меня О. Комисcap ушел на станцию. Я не помню, сколько времени стояли мы в Лисках, но знаю, что эта остановка была для меня ужасно тяжелая. Быть в нескольких часах от «пределов досягаемости» и вдруг из-за какого-то бриджа рисковать жизнью. У О. была старая польская водка, и мы с помощью закуски нашей «petitealliee» стали ее уничтожать. Но вот вдруг явился комиссар с бутылкой молока и бубликами. Мы не сразу поверили ему, но тут прозвучали звонки, и мы тронулись.

Мы стали чествовать нашего комиссара. Чувство прошедшей опасности подняло настроение, и наперебой старались мы напоить большевика. Это было не трудно. Он был из слабеньких еврейчиков, а «старая водка» О. была очень жестокая. Вскоре мы уложили его спать, и, выпив несколько стаканов за мое избавление от опасности, поругав О. за его ненужную откровенность, мы тоже отошли ко сну.

* * *

Рано утром мы были в Черткове. Когда я взглянул в окно, я увидел бравого казацкого вахмистра с чубом, с фуражкой на ухо и с серьгой в левом ухе. Я все понял.

Мы были вне сферы досягаемости.

Быстро я достал из сапога свои настоящие документы и бросился в коридор. В это время меня кто-то тронул за плечо.

Сзади меня стоял бледный комиссар. Он был в погонах старшего унтер-офицера. Он был так несчастен и бледен, что ему многого не пришлось мне говорить, и я уверил его, что мы его не выдадим. Несколько часов тому назад он мог выбросить меня на растерзание солдатской черни, теперь он был в моих руках.

Моя биография двигалась с бессмысленной быстротой и непоследовательностью кинофельетона.

Мой второй бридж был вновь выигран. Оба раза в лучшем случае тюрьма была совсем близко, в первый раз бридж меня спас, во втором чуть-чуть не погубил, но