писателя Серафимовича в том же доме, где жил Вася Сталин, только в соседнем подъезде, встретила молодую семью тишиной, стерильной чистотой и роскошной мебелью. Буржуйской, как ее назвала Настя. Любопытная Валя метеорам промчалась по всем углам, заглянув даже под массивную чугунную ванну, стоящую на литых завитками ножках. В гардеробе уже висели генеральские и капитанские парадные и повседневные мундиры для Саши и Насти, мужской гражданский костюм и несколько обычных платьев и для Насти и для Вали, очень хорошего качества и пошива, а самое главное, будто портной их шил по собственноручно снятым меркам. Чувствовалась продуманная до мелочей забота Берии. Шкафы заполнены стопками хрустящего, до одурения пахнущего свежестью белья. Даже бар с напитками имел место быть. И телефон. Который словно ждал, когда его заметят, тут же разразился звонком. Звонил начальник комендантского отдела НХФУ НКГБ, справлялся, как разместился товарищ гвардии генерал-майор с семьей. Потом был звонок из управления кадров ГУ НКВД, просили товарищей Стаиных завтра заехать на Лубянку расписаться в приказах, что за приказы уточнять не стали. Последним позвонил сотрудник Общего Отдела ЦК, попросив в случае отлучек из квартиры, сообщать ему о предполагаемом местонахождении, так как товарищ Сталин в любой момент может вызвать к себе товарищей Стаиных.

Наконец, вся эта суета угомонилась. Жутко хотелось есть, но пайковая тушенка и колбаса как-то не соответствовали убранству квартиры, поэтому, посовещавшись, к Валиной радости единогласно решили пойти в ресторан.

Как же хорошо было шагать под ручку по Моховой. И как изменилась Москва за два года. Саша под счастливый щебет Насти и радостные реплики Вали, для которой первый поход в ресторан был событием сродни первому полету на вертолете, вспоминал, каким он увидел город в октябре сорок первого. Грязь, разруха, безнадега, выглядывающая из разбитых окон, машущих грязными тряпками штор. Сейчас же, даже в такой хмурый октябрьский день глаз радовали спокойные лица москвичей, чистые тротуары, перезванивающиеся между собой трамвайчики. На улице стало немного меньше военных и больше деловито снующих туда-сюда гражданских, особенно девушек, в смешных круглых шапочках и пальтишках. Саша, нет-нет, да и заглядывался на особо симпатичных, за что получал сердитые тычки в бок от Насти. Он виновато ей улыбался, и заглядывался снова. Просто эти люди в гражданской одежде были словно с другой планеты, красивые, счастливые, здоровые… Хотя нет. Вот парень с пустым рукавом, заправленным за хлястик пальто и колючим настороженным взглядом. Женщина с осунувшимся лицом и кругами под глазами. Еще одна… Все-таки не отпустила пока война столицу, как это показалось на первый взгляд, еще чувствовалось ее дыхание на улицах города. Часто попадались патрули. И военные и милицейские. Генерала со спутницами останавливать опасались, но провожали подозрительными взглядами. По словам Михалыча бандиты в городе совсем распоясались, но здесь, у самых стен Кремля было тихо.

Пообедали хорошо. Вкусно, спокойно. Только вот отдали за троих почти шесть тысяч рублей, что вызвало злое шипение Насти и клокочущую ярость Саши. Нет, не из-за денег. Они были. И их было не жалко. Просто… Шесть тысяч это почти в два раза больше месячной зарплаты летчика с боевыми и наградными! И при этом не сказать, что в ресторане было пусто. Столики были заняты почти все. Людьми с сытыми довольными мордами, будто и нет войны. Фронтовиков и случайно оказавшихся здесь людей было видно сразу. По одежде и недоумевающе-злобно-презрительным взглядам.

Чтоб успокоить жену, пришлось вести ее и Валю в кино. На премьеру. Новый фильм «Пустыня» про борьбу с басмачами в Средней Азии вызывал немалый ажиотаж в столице. Длинная извилистая очередь выстроилась к кассе. Но для раненого генерала с супругой и сестрой билеты нашлись быстро. Каково же было удивление Сашки, когда на экране стали показывать узнаваемые по прошлой жизни кадры «Белого солнца пустыни»[ii] только с другими актерами, старым знакомым Колей Крючковым в роли Сухова и Борисом Андреевым в роли Верещагина. От смены актеров фильм практически ничего не потерял. Правда, Верещагин получился другой, но ни чуть не хуже, чем у Павла Луспекаева.

А потом долго гуляли по набережной, не обращая внимания на холодный ветер и легкую морось. Просто гуляли, держась за руки и разговаривая о всяких глупостях, словно решив в этот день ни словом не упоминать о войне, вертолетах, корпусе, Ковчеге. Есть только они трое и больше никого. Мечтали, строили планы, украдкой, когда, как они думали, не видит Валя, целовались. А Сашка был счастлив. Так счастлив он, наверное, не был с самого детства, даже забыл каково это быт настолько счастливым. Отошли на второй план боль от ноющих на сырую погоду ран, тяжелые мысли о будущем, о войне и обо всем, что с ней связано, о небе и полетах. Остались только светящиеся каким-то неземным светом глаза любимой женщины и радостный смех сестры. И до крика, до одури не хотелось, чтобы эти мгновения закончились.

Вечером, предварительно уведомив товарища из ЦК и купив в коммерческом магазине вина и коньяка с шоколадом, пошли в гости к теще. Правда, Валя, едва поздоровавшись, убежала к Никифоровым, уж очень много новостей, которых срочно надо сообщить давно не виденным друзьям, скопилось у нее. Там, в маленькой уютной квартирке Настиной мамы и остались на ночь. Новые хоромы почему-то ни у Саши, ни у Насти не вызывала желания в них вернуться. Да и было ощущение, что ненадолго они там остановились, все равно служба и судьба забросят их еще куда-нибудь.

Утром вместе зашли на Лубянку. Приказов оказалось два. Один по НКГБ о присвоении Стаину звания комиссара госбезопасности третьего ранга, видимо просто приводили в соответствие с армейским званием[iii]. А второй об откомандировании Саши с Настей в распоряжение Председателя ГКО товарища Сталина. А едва переступили порог квартиры раздался телефонный звонок и вызов в Кремль, завтра в 14−00.

Сталин примял пальцем ароматный табак и взялся за спички. Подумав, отложил трубку. Курить он стал меньше. Надо бы бросить совсем, но должны же быть у него маленькие слабости. Только вот бросать все равно придется. Себя надо беречь. Дел предстоит много, и здоровье ему еще понадобится. Надо оставить наследникам такую страну, чтоб никто, ни предатели, ни капиталисты, не смогли ее разрушить. Советскому Союзу осталось совсем не много. Не нужна эта многонациональная дележка. Есть одна страна и один многонациональный народ — советский! В свое время они сделали большую ошибку, пойдя на поводу у националистических групп, но в то время это было оправдано. Надо было сохранить расползающееся на лоскуты государство. Пришло время исправить эту проблему. Сразу после победы над гитлеровской Германией, в которой нет уже ни малейших сомнений. А там, возможно придется сцепиться с нынешними союзниками. Не сразу. Пока не будет повержена Япония, вряд ли Британия с Соединенными Штатами пойдут на обострение, а вот потом вероятность новой большой войны будет очень высока. Вернее продолжение этой, только в другой конфигурации. Что ж, им есть чем удивить «заклятых друзей».

Союзники. С такими союзниками и врагов не надо. Спецслужбы только и успевают вылавливать активизировавшуюся американскую и английскую агентуру, а НКИД намекать о недопустимости любых сепаратных переговоров с руководством Германии.

Еще два года. Стране надо еще хотя бы два года. Лучше больше. И тогда уже все остальное будет не важно. Дадут ли им это время? Он приложит к этому максимум усилий. Если понадобится, применит спецбоеприпас, который уже создан и успешно испытан. Правда знает об этом минимальное число людей. И цели для демонстрации подходящие есть. Но лучше обойтись без таких кардинальных мер. Со знанием, к чему в будущем может привести такая демонстрация, решение проводить атомную бомбардировку вызывало отторжение. Однако, если вынудят, он колебаться не будет. А поэтому надо предусмотреть все.

Он все-таки раскурил трубку и посмотрел на дверь, через которую полчаса назад его кабинет покинули Стаины. Мальчишка, заставивший уважать себя друзей и врагов. Иосиф Виссарионович знал, что Александра ранило тяжело. Но не думал, что все настолько плохо. Вместо молодого крепкого парня к нему зашел хорошо поживший, приволакивающий ногу мужчина, с точно так же, как у самого Сталина заткнутой за отворот кителя покалеченной рукой. Обезображенное шрамом лицо со слезящимся глазом, седые волосы. Только взгляд остался прежним. Тяжелым, упрямым и не по возрасту умным. И все равно