— Как же ты так, Саня? Позволил себя ранить.

А Максим толкает кулаком в грудь:

— Ерунда. Раны вылечит. Скажи, Сталина видел?

Саша не успевает ответить, друзья растворяются в белесом тумане, а навстречу ему шагает Коля Литвинов в разорванном на груди ватнике, из которого торчат бело-красные клочья:

— Спасибо за маму, командир.

А следом ребята с Ковчега, девчонки из полка погибшие в Крыму, Мехлис со строгим взглядом и пулеметом Дегтярева на плече, физрук Батин… Значит тоже погиб? Где? Когда? Коля Ивелич. Коля⁈ Как же так! Сержант Кулебяка. Лейтенант Тюрин и старший лейтенант Демидов. Нескончаемый поток мертвецов. Свет становится все тусклее и вот он почти гаснет, остается лишь яркое пятно, в котором стоят папа, мама и сестра.

— Горжусь, сын! — отец смотрит серьезно, но в глубине глаз пляшут веселые бесенята.

— Мы тебя любим, сынок, — мама с любящей улыбкой проводит теплой ладонью по щеке. Хочется, чтобы это касание длилось вечно. Но нет! Ее рука тает в темноте! Нет! Пожалуйста! Еще чуть-чуть! Тщетно…

— Валю береги, братик, — Алька смотрит ему в глаза, а потом, задорно дернув в стороны свои хвостики на голове, показывает язык и пропадает в разноцветных искрах.

Стойте! Подождите! Не уходите! Почему он не может к ним прикоснуться, поговорить⁈ Почему⁈ Почему⁈ Почему⁈ Его могут обнять, с ним могут говорить, а он нет!

— Потому что тебе еще рано.

Сашка оборачивается. Перед ним стоит старик. Седая борода спадает на белую домотканую рубаху, свисающую до колен. Портки с растянутыми коленями, из-под них точат сухие босые ноги, с узловатыми старческими пальцами. Такие же сухие узловатые руки. Глаза… В глаза посмотреть не получается. Что-то не дает.

— Ты кто? — слова вырываются сами по себе. Слова? Он может говорить⁈

— Создатель, — усмехается старик.

— Ааа, боженька, — в голосе Сашки нет ни страха, ни почтения, лишь ненависть и боль. Старик, будто не чувствуя злости в интонациях, поправляет парня.

— Нет, Создатель.

— А есть разница? — ну почему он может говорить с этим незнакомым стариком, а с мамой, папой, сестрой, друзьями нет⁈

— Конечно, есть. Как между архитектором и чернорабочим. Создатель — творец. А боги они так, для порядку.

— Порядку? — Сашка зло хмыкнул, — Хреновый они порядок устроили. Войны, кровь, смерть.

— Разве это они? — искренне удивился старик, — Это вы сами, Саша. Тебя же никто воевать не заставлял. Ты сам. Все сам.

— Не заставлял, — устало кивнул парень. Почему-то злость и запал пропали. Навалилась какая-то апатия, тоска, — Просто… Иногда по другому нельзя.

— Это да. Иногда по-другому нельзя. Даже богам, — покивал старик.

— Но Вы же Создатель!

— И что?

— Сделайте так, чтоб люди не умирали. Хотя бы на войне. Чтоб жили! Радовались! Вы же можете!

— Не знаю, — старик пожал плечами, — Наверное, нет.

— Но почему?

— Потому что это должны сделать вы сами.

— Как⁈ — едва не закричал парень.

— А хрен его знает, — усмехнулся старик. — Вот сделаешь и расскажешь. А сейчас тебе пора. Она ждет, — и посмотрел черными бездонными глазами в Сашкины глаза. Парень почувствовал, как куда-то падает, стремительно несется в мутном белесом тумане, ветер тугими струями обдувает тело, срывая остатки тьмы. Она клочьями отрывается, вместе с кусками кожи, снова появляется боль. Не такая сильная, как раньше, но тоже ничего хорошего. И когда по ощущениям должен был последовать ломающий кости удар, Сашка открыл глаза.

Раньше после ранений он восстанавливался быстро и легко. В этот раз было иначе. Осколок, разворотивший часть лица, повредил какой-то нерв и теперь стали плохо работать веки, отчего постоянно слезился и закисал глаз. Да и рожа стала… Как его такого Настя любит. Точно любит. Он не раз украдкой ловил на себе ее взгляды, полные нежности и сочувствия, а вот брезгливости и отторжения там не было. Хотя он сам себе сейчас был противен. Кое-как двигающийся урод с висящей плетью рукой и кривой рожей. Рука… Самая большая проблема. Лицо, хрен бы с ним. Жена любит и хватит. А вот перебитое осколком гранаты сухожилие лишило подвижности кисть. Теперь остается только надеяться, что она не высохнет до состояния куриной лапки. А это значит, что небо для него закрыто. И скорее всего навсегда.

Сашка стал нервным, раздражительным. Каждое утро он шел к вертолетным тренажерам. Возвращался оттуда угрюмый и злой. На Настю с Валей не срывался. Просто замыкался в себе. Читал и писал. Писал с трудом. Учился по-новому. Осколок повредил правую руку, пришлось переучиваться писать левой. Но упорства парню было не занимать, освоился. Правда, почерк стал еще хуже. За такие каракули Елена Петровна выше неуда бы никогда не поставила. Ничего, и его наработает, он еще у него будет каллиграфический. Настя как-то заглянула, что пишет. Оказывается учебник. «Боевое управление армейской авиацией». Сказал, что хочет обобщить весь свой опыт, полученный на войне. Как-то незаметно к его работе присоединилась Настя. Они засиживались до поздней ночи, вспоминая бои и разные небоевые происшествия, обсуждали, как их можно было избежать. Много вместе читали из книг Сашиного мира. А утром он опять просыпался злой и угрюмый. Она знала, что помимо моральных страданий, по ночам его мучают боли. Как бы он их ни скрывал, а все равно, заснув начинал стонать и крутиться. Как-то раз она попыталась его пожалеть, поговорить с ним, поддержать. Получилось только хуже. Он на нее накричал. Правда, почти сразу извинился. Но попросил больше его не жалеть. Дурачок он у нее. Ну как она не будет его жалеть? Он же ее муж! А она его жена! Но раз хочет казаться сильным и здоровым, пусть так и будет. За это упорство и волю она может быть его и полюбила.

Чтобы быстрее восстановиться, он вместе с Валей ходил в тренажерный зал. Закусив губу, занимался. Доктор Юдин поначалу ругался, нельзя, а потом просто плюнул на упрямого летчика. Частенько слушали радио и радовались, когда упоминался их корпус. Случалось такое всего два раза, да и то вскользь. Иногда в списках награжденных упоминались знакомые фамилии. Но за что, не указывалось. Где сейчас воюет их Гвардейский Первый Крымский? Конечно, письма от друзей приходили. От Васи Сталина, который в первом же письме долго на двух страницах извинялся, что пришлось принять корпус, и обещал продолжить славные традиции первого командира. Чудак человек! Это же отлично, что корпус принял свой, а не кто-то со стороны. Писали Петька Никифоров с Лидочкой, Ленка Волкова, Нина Высоцкая. Тихонов сообщал, что его долгая осада увенчалась успехом и теперь товарищ майор Бершанская вовсе даже теперь не Бершанская, а Тихонова. Молодец Алексей, добился своего! Писала из Ленинграда Зина Короткова. Порадовала, что через несколько месяцев Коротковых станет на одного больше. А вот слова и целые предложения, по которым можно было понять, на каком фронте сейчас находятся их друзья, были тщательно замазаны чернилами военной цензурой. И даже комиссар госбезопасности Волков не знал, где воюет его дочь.

Шли день за днем, неделя за неделей. Написана и отправлена в Москву работа о боевом управлении армейской авиацией. Не прошло и десяти дней, как пришел приказ о присвоении Насте звания капитана и награждении Орденом Ленина, за вклад в обеспечение обороноспособности страны. Про Сашу будто забыли, что вызвало просто испепеляющую ярость девушки, которая грозилась дойти да Берии, а если не поможет то и до Сталина и успокоилась лишь тогда, когда недели через две в начале октября Стаина вызвал к себе Волков и поздравил с присвоением звания генерал-майора и Орденом Ленина. Работа о фронтовой авиации была в особом порядке рассмотрена экзаменационной комиссией Академии Генерального штаба, оценена, как выпускная и рекомендована для изучения в войсках и военных училищах. Вместе с приказом пришло теплое поздравительное письмо от Шапошникова и Карбышева, в котором они указывали на некоторые пробелы в знаниях и выражали надежду, что Александр Петрович с Анастасией Владимировной не будут почивать на лаврах и по окончанию войны найдут время получить нормальное высшее образование, желательно военное, потому как у молодых людей талант к военному искусству. А еще через день новоиспеченного генерала с супругой вызвали в Москву.

Летели втроем. Управляла Настя. Обиженная на всё и всех Валя спала в салоне.