— Успокойся! Не бойся меня. Я не враг тебе.

Она недоверчиво смотрела на меня. Я спрятал револьвер в карман, протянул ей медальон и подошел ближе. Девушка отодвинулась в угол, опасливо поглядывая на меня.

— Ты не веришь мне? Ну что же, тогда я уйду, не буду тебя тревожить, — я положил медальон на стол и сделал два-три шага к двери, хотя ноги не подчинялись мне. Я знал, что не найду в себе сил забыть эту женщину. Как быть? Разве я могу сейчас думать о личной жизни? Идет смертельная борьба, я каждый день рискую жизнью... Разве сейчас время для любви? И в то же время в душе моей разгорался такой огонь, что я готов был забыть свой долг, свои обязанности, лишь бы она была со мной. Я вышел во двор. Я был в смятении, мне хотелось немного побыть одному, чтобы подумать над случившимся. Я погасил фонарь и вдруг услышал тихий, робкий голос девушки:

— Не уходи, не оставляй меня одну!

Мне, сироте, едва исполнилось четырнадцать лет, когда старик дядя отдал меня в московский кадетский корпус. С тех пор я не знал, что такое близкая, родственная душа. Я вырос, возмужал, но о возвращении в Грузию никогда не думал. После смерти дяди, одинокого вдовца, никого у меня не осталось на родине. Мне никто не был близок, меня никогда не волновали чужие горести. Все было для меня трын-трава. Мне и в голову не приходило, что может быть по-другому. И вот эта девушка пробудила не знакомые мне до сих пор чувства — я понял, что испытываю необходимость в близком человеке.

Я вернулся в дом. Она стояла у открытого окна, опустив голову. Бледный свет луны играл в ее волосах.

— Оставаться здесь опасно, скоро рассвет, эти проклятые могут прийти снова, — предостерег я ее, хотя отлично знал, что наши люди не могли оставаться по эту сторону реки. Большевиков же, которые должны были появиться здесь к утру, ей нечего было бояться. Девушке, видимо, еще не было известно, что белые оставили правый берег и что станицу Лабинскую снова заняли большевики.

— Короче говоря, ты обманывал бедняжку, — проговорил Дата, взглядывая на мерцающий фонарь.

— Выходит, так. Но без всякого злого умысла. Напротив, я желал ей счастья и благополучия и хотел, чтобы именно я стал для нее человеком, несущим это счастье.

— Значит, ты лгал ей для ее же блага? Очень благородно, господин офицер, — усмехнулся Дата.

Тория помолчал немного, потом, хмуро поглядывая на шкипера, продолжал свой рассказ:

— Девушка приблизилась ко мне, взяла меня доверчиво за руку и сказала:

— Ты прав, они и в самом деле могут прийти утром. Что же делать?

— Уйдем отсюда. Я отведу тебя в безопасное место, буду заботиться о тебе.

— Да, да, я понимаю, нужно идти.

Однако не двигалась с места.

Луна скрылась за облаками, в комнате стало темно, но я все же видел, какая тревога была в ее широко открытых глазах. Она никак не могла решиться: довериться неизвестному — страшно, оставаться дома — тоже опасно.

— Нас столкнула судьба. Идем, будь решительней! — Я взял ее за руку, потянул к двери.

— Я пойду, но дай честное слово, что будешь мне настоящим братом, — решительно сказала она.

Будто лезвием кинжала полоснули меня по сердцу эти слова. Я не мог произнести ни слова.

— Что же ты молчишь? — Девушка отступила в глубь комнаты. Что мне было делать? Я дал слово, хотя думал только о том, чтобы она стала моей. Мы спустились по лестнице. Увидев труп отца, девушка без сил опустилась на землю.

— Нет, я не могу так оставить отца, — прошептала она и снова горько заплакала. Я сел рядом с ней. Пусть поплачет, может быть, станет легче.

Наконец она затихла, а потом попросила:

— Может быть, поможешь мне похоронить отца?

Я осторожно снял с дерева покойника. Девушка принесла лопату. За домом, в маленьким садике, мы вырыли могилу. Небосклон постепенно становился серым. Я засыпал могилу землей, и мы отправились в путь. Уже совсем рассвело. Пережив страшную ночь, девушка молча, безучастно шла рядом со мной. Я украдкой рассматривал ее.

На ногах ее маленькие сапожки, поверх шерстяного платья наброшена телогрейка, голову покрывал шерстяной, ручной вязки, платок.

Мы долго шли, не произнося ни слова. До дома «нашего человека» оставалось каких-нибудь две версты. Я предложил своей спутнице передохнуть. Расстелил под деревом шинель, усадил ее, а сам расположился напротив, на пеньке.

Долго сидел я молча. Наконец сообразил, что не знаю даже ее имени.

— А как тебя зовут?

Она повернула ко мне голову, посмотрела усталыми глазами.

— Как зовут? Меня зовут Марией.

— А сколько тебе лет?

— Девятнадцать.

— Кто-нибудь у тебя остался?

— Никого. Мать померла давно. В прошлом году я окончила в Ставрополе школу и вернулась домой.

— Ты видела, как вешали твоего отца?

— Нет, не видела, я ведь последнее время не жила дома. Отец прятал меня в лесу, в шалаше.

— Так почему же вчера ты очутилась дома?

— Накануне отец приходил два раза, приносил еду. И ночью меня проведал. А вчера весь день его не было. Я растревожилась и прибежала домой, а батюшка...

— Хорошо, что хоть ты не попала им в руки. Теперь тебе нужно о себе позаботиться.

Мне очень хотелось сказать ей о своих чувствах, но я понимал, что сейчас говорить об этом не время.

Мария, задумчивая и печальная, сидела, безучастно перебирая бахрому платка. Казалось, она забыла о моем присутствии.

Я встал.

— Нужно спешить. Осталось уже совсем немного.

Мария спросила:

— Куда мы идем?

— Пройдем этот лес и выйдем к дому одного моего старого знакомого. Там можно побыть до ночи, а потом он переправит нас через реку.

Сказав это, я тут же спохватился: ведь на том берегу находятся белые, от которых Марии нужно скрываться.

— Через реку? — Мария испуганно посмотрела на меня. — Но ведь там белые! Нет, я туда не пойду!

— Послушай, Мария! Здесь, где тебя знают, нельзя оставаться. Сейчас нет никакой возможности перебраться к красным, белые охраняют границы так, что и птица не пролетит. Я пошел в эту сторону, потому что знаю, здесь более легкий и надежный путь. Мы спокойно сможем жить в тылу, подальше от фронта, в