стране построить можно, но надо выбрать страну, которую не жалко». На практике склонный к метафорическим высказываниям канцлер построил государственную систему со значительными квазисоциалистическими элементами. О. Уайльд обращался к социализму, поскольку находил его эстетически привлекательным[309]. Французские экзистенциалисты видели в нем бунт против объективизации, необходимости, законов, «прыжок в царство свободы». Они признавались, что сначала объявляли себя коммунистами, а лишь затем начинали читать литературу коммунистических теоретиков. Но если не акцентировать внимание на частных случаях, коммунизм, начиная с социальной утопии Платона, возник как замысел организовать общественное устройство на принципах Разума. Дихотомия капитализма и коммунизма проецировалась как антитеза хаоса и космоса. Плановая система являлась метафизическим выбором в пользу разума. По этой причине даже группа русских космистов во главе с К. Э. Циолковским и В. И. Вернадским усматривали в коммунистической системе силу, способную реализовать выдвинутые ими планетарные проекты[310]. Большой популярностью в 1920-е гг. пользовались федоровские общины, представители которых идентифицировали религиозную философию общего дела, обретения человечеством бессмертия и освоения вселенной с коммунистической идеологией[311].

Коммунизм как религия интеллектуалов

В разное время в рядах компартий состояли такие видные представители мировой интеллектуальной элиты, как М. Андерсен-Нексе, Л. Арагон (один из руководителей французской компартии), А. Барбюс, М. Бенавидес, И. Р. Бехер, Ж. Блок, П. Вайян-Кутюрье (редактор «Юманите»), Я. Гашек, Н. Гильен, Р. Гуттузо (член ЦК итальянской компартии), Т. Драйзер, А. Камю, П. Ланжевен, П. Неруда, П. Пикассо, Дж. Родари, Ж. П. Сартр, Г. Фает, Ю. Фучик, Н. Химкет, П. Элюар и др. Много пишется о антикоммунистической пражской весне 1968 года и гораздо менее о том, что в том же году под коммунистическими знаменами в Париже развернулись массовые студенческие беспорядки, переросшие в баррикадные бои. Уже в первые десятилетия реализации советского исторического эксперимента коммунистическая идея пользовалась большой популярностью, доходящей до апологетики СССР, в среде интеллектуальной элиты мира. Вопреки мнению ряда современных авторов, в Гражданскую войну в интернациональных формированиях Красной Армии сражались не только бывшие военнопленные, но и граждане, сознательно отправившиеся в Россию для участия в революционной борьбе. Кроме интернационалистов из стран Четверного союза и самоопределившихся регионов Российской империи, на стороне большевиков воевали группы выходцев из Франции, Бельгии, Канады, Италии, Югославии, Румынии, Персии, Китая, Индии, Кореи, Монголии, Вьетнама. При РКП (б), наряду с объединениями, сформированными из бывших пленных, были организованы французская, англо-американская, итальянская, румынская группы. В связи с празднованием 50-летия Октябрьской революции орденами и медалями СССР были награждены 3409 иностранных граждан – участников Гражданской войны.

Далеко не один Дж. Рид оказался под впечатлением мессианского масштаба задач Октябрьской революции. Стихи И. Бехера «Привет немецкого поэта РСФСР» являлись типичной формой рефлексии западной интеллектуальной элиты российских событий. Уже в 1920 году вышла книга Б. Рассела «Теория и практика большевизма», написанная под влиянием размышлений во время путешествия по Советской России, она содержала как критику, так и указания достоинств социализма. Выдающийся философ, математик, лауреат Нобелевской премии по литературе рассматривал социализм как необходимую ступеньку прогресса человечества.

Несмотря на критику советского эксперимента, содержащуюся в «России во мгле» (1920), Г. Уэллс называл Октябрьскую революцию «одним из величайших событий в истории», которая «кардинально изменила все мировоззрение человечества». Великий английский фантаст писал: «Именно в России возникает кусочек того всемирного планового общества, о котором я мечтал»[312]. Уэллс выступал с резким осуждением антисоветизма У. Черчилля и стал одним из инициаторов движения «Руки прочь от Советской России!».

По другую сторону евразийского континента японский новеллист Акутагава Рюноскэ заявлял: «Правота социализма не подлежит дискуссии. Социализм просто неизбежность»[313]. Свое жизненное кредо он формулировал следующим образом: «Я… по характеру – романтик, по мировоззрению – реалист, по политическим убеждениям – коммунист»[314].

Активный адепт Октябрьской революции И. Дон-Левин, посетив Россию в 1923 году и собрав сведения о расстрелах и пытках в местах заключения, был одним из немногих, кто изменил свое отношение к советской власти. Он вывез письма 323 заключенных, обратившихся с призывом к ряду видных представителей западной интеллектуальной элиты выступить с отзывом на их публикацию. Показательно, что данное обращение вызвало непонимание и раздражение большинства духовных вождей Запада, представивших следующие ответы. Р. Ролан: «Это позор! Кто-то ломает себе руки, в отчаянии, от омерзения! Я не буду писать предисловия, о котором Вы просите. Оно стало бы оружием в руках одной партии против другой. Я обвиняю не систему, а Человека». Г. Уэллс: «Сожалею, что не могу судить о подлинности Вашего собрания писем; равно я не понимаю, почему Вам так хочется получить от меня комментарий к книге». Э. Синклер: «Я признаю право государства охранять себя от тех, кто действительно совершает насилие против него. Я надеюсь, что правительство рабочей России утвердит уровень гуманности более высокий, чем то капиталистическое государство, в котором я живу». К. Чапек: «Я не позволю себе быть несправедливым ни к жертвам, ни к гонителям. Я отдаю себе отчет в том, что в той или иной степени весь мир участвовал в создании положения, при котором человеческая жизнь, законность и человечность имеют столь малый вес». Б. Шоу отвечал в шутливой форме, обвинив Дон-Левина в антисоветизме[315].

А. И. Солженицын обнаружил, что задолго до публикации «Архипелага ГУЛАГА» на Западе существовала обширная литература по исследованию советской пенитенциарной системы. Но западная общественность эту информацию игнорировала, как пасквиль, до того времени, пока коммунизм не потерял в ее глазах романтический ореол и не стал ассоциироваться лишь с советской номенклатурой, геронтократией. Только тогда пробил час разоблачений в духе «Архипелага ГУЛАГА».

Апология коммунистического эксперимента исходила не только из уст сторонних наблюдателей, что могло быть объяснимо искаженным восприятием через призму комфортабельного капиталистического быта, но и от представителей богемы, окунувшихся в омут советских реалий. К таковым относилась А. Дункан, жившая и работавшая в Советской России в 1921–1924 годах. Находясь в Москве, дистанцировавшаяся прежде от политики танцовщица заявила для французской прессы: «Дорогие товарищи! Вы спрашиваете меня о впечатлениях от путешествия, но все, что я могу вам сказать – это впечатления артиста, потому, что в политике я не разбираюсь. Я оставила Европу, где искусство гибнет от коммерции. Я убеждена, что в России свершается величайшее человеческое чудо за последние две тысячи лет. Мы скоро увидим не просто материальный эффект, нет, те, кто будет жить в ближайшие сто лет, убедятся, что человечество благодаря коммунистическому режиму сделало большой шаг вперед. Мученичество, через которое проходит Россия ради будущего, принесет такие же плоды, как и мученичество Христа. Лишь братство всех народов мира, лишь Интернационал могут спасти человечество»[316].

Как А. Дункан считала СССР идеальной страной для развития искусства танца, таким же образом непременный участник московских шахматных турниров Х. Р. Капабланка оценивал перспективы развития в нем шахмат. Экс-чемпион мира выступал одним из адептов советского