Тем не менее, яйцеголовые были очень воодушевлены полученными результатами. Они провели несколько тестов, сняли кучу показателей с наших мозгов, после чего (вот уж что действительно меня удивило!) поблагодарили за сотрудничество и вернули в тюрьму. И вот там нас снова отправили в виртуальность — правда, на этот раз, в обычные одиночные камеры.

Как бы мне не хотелось забыть об этом… Но выкинуть из головы воспоминания о пяти годах в полной изоляции от других людей не получалось. И не просто не получалось — они преследовали меня каждую ночь даже спустя пару месяцев после возвращения в реальность.

Сказать, что это повлияло на мою психику — значит, не сказать ничего. Рассказать о том, каково это — остаться наедине с собой на долгих пять лет? — простыми словами при всём желании я бы не смог. А изучать на собственном опыте уж точно бы не стал советовать никому.

Одиночество, тоска, депрессия, панические атаки, упадок, боль, страдания, бессонница, тревога. До того, как меня упекли за решётку, не думал, что окажусь подвержен всему этому. Что ж, выяснилось, что я глубоко заблуждался. Одна из немногих вещей, что временами удерживала моё сознание хоть в каком-то подобии порядка — счётчик на стене крошечной камеры. Он отсчитывал дни до моего пробуждения в реальном мире. Хотя, если быть честным с самим собой до конца — ровно в половине случаев устройство выводило меня из себя. Слишком, слишком медленно менялись цифры на двухцветном экране.

Временами я старался отрешиться от происходящего. Правда, дольше чем на несколько дней сделать это было практически невозможно. Погружаясь в пучины разума, я восстанавливал события прошлого, вспоминал семью и друзей, счастливые события своей жизни. В моём сознании оживали истории прошлых веков, о которых доводилось читать, какие-то обрывки голо-фильмов, новостных статей, пьес и сериалов. Всё перемешивалось в гремучий коктейль безумия, волей или неволей принимаемый организмом. А уже после этого меня захлёстывала волна беспамятства, которая могла растянуться на несколько виртуальных дней. Но рано или поздно приходилось пробуждаться. Иногда в такие моменты мне казалось, что я на самом деле умер, а моя душа осталась заперта в цифровой камере.

Возможно, кому-то это может показаться забавным, но до момента погружения в одиночный вирт я никогда не задумывался о Боге, религии и наличии у человека души. Теперь же… Теперь я истово молился и просил Всевышнего, чтобы мои мучения поскорее закончились.

Когда же, наконец, цифры на счётчике полностью погасли, и тюремные операторы вернули меня в реальность, я окончательно понял — ещё раз подобного заключения мне не выдержать. Вероятно, в этом можно было бы усомниться — если бы не адски длинный срок, маячивший впереди. Мне удалось продержаться пять (всего пять!) лет, а оставалось… восемьдесят. Даже с учётом срезанного «Нео-протезисом» наказания, такая перспектива вызывала во мне ледяной ужас. И я был готов на всё, лишь бы избежать этой участи.

* * *

С того момента, как меня погрузили в виртуальную одиночку, в реальности прошёл всего месяц. Не передать словами, насколько я был рад вернуться в свою камеру, вдохнуть чистый воздух во время прогулки, и даже поесть отвратительной тюремной баланды. Всё, что являлось настоящим, вызывало во мне совершенно детский восторг — и это несмотря на то, что я по-прежнему находился в тюрьме.

А в ней всё шло своим чередом.

Банда «Ножей» потеряла свои позиции. Пока нас не было, они что-то не поделили с «Русью», и те изрядно проредили грядку психов. Теперь от толпы, которую до смерти боялись заключённые-одиночки, осталось всего пара десятков человек. И отношение к ним за все предыдущие столкновения было соответствующее. В тюремном дворе уже делали ставки, сколько смогут продержаться остатки банды, прежде чем их окончательно добьют.

Несколько десятков заключённых из нашего блока, у кого приближался срок виртуального заточения, заключили сделки с «Нео-протезисом». Если верить слухам — почти такие же, как и мы. Имелось лишь небольшое отличие, о котором стало известно постфактум — ни один из зэков не вернулся в свою камеру. Никого из тех, кто покинул Лесную цитадель, мы больше не видели, и о том, что с ними случилось, ничего не знали.

Случались стычки между заключёнными, пару раз привезли новых постояльцев. Один из них стал моим новым соседом, ведь Мурлок вышел на свободу.

Нервозный худощавый парнишка явно считал, что его прибьют в первые дни, так что пришлось успокоить его и рассказать о том, как тут всё устроено. В этот момент я поймал себя на мысли, чувствую себя опытным старожилом. Даже не так — теперь я вообще с трудом представлял, что когда-то у меня была другая жизнь.

Впрочем, после того, как мне действительно довелось понять, что представляет собой виртуальное заключение, я снова изменился. Это может показаться странным (после крохотного виртуального карцера), но после возвращения мне нравилось больше времени проводить в одиночестве. Я и раньше не был компанейским парнем, но членство в «Патриотах» накладывало определённые обязательства и социальные условия. Теперь же… Мне чаще всего хотелось остаться наедине с собой. Лишь редкие беседы с Мехом, Степняком и Мурлоком нарушали эту самоизоляцию. Слава Богу, что авторитет после нашего совместного вояжа в вирт вообще не трогал меня, за что я был ему искренне благодарен.

Что касается моего сокамерника, получившего свободу, то он уже отдал корпорации всё, что был должен, и прекрасно понимал, что нам довелось пережить. Так что до своего ухода просто не лез с ничего не значащими разговорами, лишь изредка поднимая темы, касающиеся меня напрямую.

— Увидимся, Сокол, — сказал он напоследок, после чего я слегка воспрял духом. В его прощальной фразе и лукавых глазах мне послышался намёк, и только тогда я понял, что забыл кое о чём важном.

* * *

Если быть честным до конца — с момента возвращения из виртуального заключения и до настоящего момента, о грядущем побеге я не знал совсем ничего. То есть на самом деле — ничего. Просто был поставлен перед тем фактом, что он произойдёт. Всем занимался Мех.

Уверен, он вовлёк в реализацию столь опасного плана самый минимум людей. Не буду скрывать, ужасно хотелось узнать подробности, но умом я понимал — чем меньше человек вовлечены в подготовку побега, тем меньше шансов, что он вскроется.

Да и окружающая действительность не способствовала опасным беседам. Чёртовы ошейники, ведущие непрерывную запись, не позволяли обсуждать такую тему открыто. Понятно, что в реальном времени за всеми заключёнными сразу никто не следил, но постоянные выборки существовали. А столь серьёзная фигура в тюремной иерархии, как Мех, наверняка находилась под постоянным наблюдением. Думаю, не в последнюю очередь именно поэтому он перестал «отсвечивать» и практически полностью ограничил деятельность нашей банды.

Никаких потасовок, никаких нарушений — теперь мы были чем-то вроде «клуба по интересам», как однажды метко выразился Мурлок. Качались, играли в футбол и просто просиживали тюремные комбинезоны в своих камерах. На этой почве, кстати, присмирела и «Русь», и иногда я думал — а не обратит ли охрана внимание на сократившееся количество нарушений и столкновений между заключёнными? Но тем, судя по всему, было откровенно плевать — деньги, капающие на их счета, продолжали поступать — и это было самым важным.