— Хочешь, покажу? — спросил Дима с прищуром.

Дождался кивка, бросился к ней, сжал плечи и впился губами в губы.

Анаит замерла на месте, пораженная и оглушенная его наглостью.

Он почувствовал ее руки на груди. Девчонка пыталась его отстранить, но вот какое дело — пихалась едва-едва. Пока целовал ее, забыл, как дышать. Губы горели огнем, и не только губы.

Он прижал Ани к двери кабинки, рука сама потянулась к ее груди. По-хозяйски сжал через ткань блузки, дождался ее стона и, воспользовавшись тем, что она разомкнула зубы, сунул язык поглубже ей в рот.

«Боже, какая сладкая…» — мысленно застонал он.

Надо же было лифту загудеть именно в этот момент.

Анаит тут же вывернулась из его объятий, отпрянула подальше, опасливо оглядываясь.

А потом кабина начала движение вверх.

Дима снова потянулся к Анаит, очень хотелось продолжить поцелуй, но она отступила.

— Ты обалдел? — прошипела зло. — Это харассмент*! Я подам жалобу…

— Будешь много возникать, нажму на «стоп» и опять начну целовать!

Паршивка мгновенно прикрыла рот. То-то же…

*Харассмент — в праве США преступление, нарушающее неприкосновенность частной жизни лица преследованием (телефонными звонками, письмами, слежкой и пр.), назойливым приставанием, домогательством. Совершается обычно с сексуальными мотивами.

Глава 40. Правильные ходы

Анаит теребила в руках синюю шариковую ручку, дожидаясь, когда его величество Соболь изволит явиться на рабочее место.

Тот случайный поцелуй совершенно выбил ее из колеи. Целые выходные Анаит думала, как поступить правильнее.

По сути — она самая настоящая жертва сексуального домогательства. Можно идти и смело жаловаться на начальника, который распустил руки, губы и даже язык.

Однако еще неизвестно, чем обернется ее крестовый поход.

Анаит представила, как жутко это будет выглядеть, если ее слова извратят. А Соболь очень даже способен переврать ситуацию на свой лад — мол, сама полезла, он ни при чем. А Качканян подтвердит его версию! Эти двое запросто могут спеться, какого бы героя ее мучитель ни изображал. Она не верила ему ни на грош.

Естественно, сплетни расползутся на всю компанию, и как ей потом здесь работать? А если после этого она решит уволиться, какие ей дадут рекомендации?

И хотела бы во всем обвинить Соболя, но…

По большому счету она сама во всем виновата.

Изначально было понятно, что Соболь взял ее на работу не просто так. Анаит знала, что он будет к ней клеиться, не оставит в покое. Стоило уволиться сразу и не мотать себе нервы.

Не решилась, соблазнилась большой зарплатой. Уже мысленно чахла над златом, покупала Нане обновки… и каков итог?

Но если уж совсем по-честному, главная причина, почему ей нужно уволиться, — поцелуй ей понравился! Стыдно до ужаса и непонятно. Она же ненавидела этого козла всеми фибрами души! Но как вкусно целовался…

«Это все от нехватки мужского внимания!» — твердила она про себя.

Не верила в то, что у нее могли остаться какие-то чувства к этому типу, ведь ее в буквальном смысле трясло от злости при воспоминании о нем. Да что там, до сих пор трясет. Тем более, ей совершенно не хотелось заводить с этим типом какие-то отношения. Ему же только посмеяться над ней, и все!

Анаит вздрогнула, когда услышала звук открывающейся двери, громко сглотнула, увидев Соболя.

Сегодня он разоделся в коричневый костюм в мелкую полоску. На гладко выбритой физиономии улыбка от уха до уха. Так и тянуло треснуть чем-нибудь по затылку, чтобы прекратил улыбаться.

Что ж, Павлин Павлиныч, придется тебе немного попотеть и поискать себе нового секретаря. Авось ее увольнение испортит ему настроение. 

* * *

 — Дмитрий Егорович, — обратилась она к нему тут же. — Есть разговор…

Диме не нужно было уметь читать мысли, чтобы сразу понять, что к чему. Слишком решительный у Анаит был вид. Убийственно решительный. Кроме того, она не включила компьютер, не разложила на столе вещи, как обычно делала с утра. Сразу стало ясно — будет увольняться.

Решил действовать превентивно.

Жестом пригласил ее в свой кабинет, плотно закрыл за ней дверь.

— Ани, милая, присядь, поговорим, — сказал он, указывая на кресло возле своего стола.

Она кивнула, устроилась в кресле. Тут же выпрямила спину, сложила руки на коленях.

Дождалась, пока он сядет напротив, начала очень решительно:

— Думаю, пришло время мне увол…

— Извини меня, ладно? — перебил ее Дима.

Анаит явно опешила, вон как округлились ее глаза.

— За что? — спросила она, заморгав.

Дима выставил вперед ладони и продолжил мягким тоном:

— Я в пятницу переборщил, ок? Мне не стоило устраивать в лифте стриптиз и тем более целовать тебя… Это было слишком, согласен. Я был неправ.

Ожидал, что она скажет что-то типа «Ничего страшного», ведь он выставил белый флаг. Что ей еще оставалось?

Но вместо этого Анаит нахмурилась и пробормотала:

— А… это ты за пятницу извиняешься, а я сначала подумала… — и замолчала на полуслове.

— Есть что-то еще, за что я должен извиниться? — спросил он, смерив ее взглядом.

По ее резко посерьезневшему лицу понял — есть. По мнению Анаит, еще как есть! Видно, он у нее по умолчанию на всю голову виноватый.

— Ты все еще обижаешься на меня за те видео? — спросил он удивленно.

Анаит замерла, шумно вздохнув. Постаралась придать лицу невозмутимое выражение, хотя получилось у нее паршиво.

— Да нет, что вы, Дмитрий Егорович, и думать про это забыла… — проговорила она, глядя ему в глаза. — То ж была так, ерунда…

По тому, как надменно звучал ее голос, он понял — еще как обижается. И обиды той тонны.

Дима тяжело вздохнул, еще раз окинул взглядом напряженную фигуру Ани и ответил:

— Знаешь, когда я узнал, что ты хочешь работать в рекламном, очень обрадовался. Выбил тебе оклад побольше… Подумал, хоть как-то компенсирую то, что сделал тогда.

— Думаешь, прибавка к зарплате может как-то компенсировать то, что ты сделал? — охнула Анаит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ С нескрываемой обидой охнула.

— А что может, Ани? Скажи мне, есть ли такая вещь или действие? Ну?

Она замялась, опустила взгляд в пол, погрустнела, а потом покачала головой.

Нет, значит…

— Ты в восемнадцать ошибок не делала? — спросил он с прищуром.

— Делала! — с вызовом ответила она.

— Вот и я сделал, — развел он руками. — Большущую такую, жирную ошибку!