Шрифт:
Закладка:
Мессинг сразу узнал глуховатый голос старинного приятеля. Пан Юзеф поздравил его с возвращением, поинтересовался, здоров ли он. Вольф ответил, что чувствует себя превосходно и горд тем, что сумел послужить возрожденной Польше.
Маршал хмыкнул и потребовал:
– Ближе к делу, пан Мессинг.
Мессинг попросил о личной встрече, однако маршал стразу отклонил эту идею и предложил доложить, что удалось сделать в Берлине.
– Только коротко, – потребовал он.
Вольф доложил, что имеет письмо известного ему господина, адресованное лично пану маршалу.
– Отлично, – холодно отозвались с другой стороны линии. – Передайте документ моему доверенному человеку.
Мессинг проверил документы доверенного человека и, передав ему письмо, потребовал расписку, которую он тут же и написал.
С тех пор Вольф ничего не слышал о письме.
В начале 1932 в Гуре Мессинга навестил господин Кобак. Он радушно обнял Вольфа, сообщил, что дела не могут ждать, и предложил турне по Польше. Вольф, глупый человек, с радостью согласился. Оказалось, что по настоянию неких высокопоставленных инстанций ему было запрещено выступать в крупных городах и больших залах. Те городишки, где Мессингу разрешили устраивать сеансы, были сущим захолустьем. Правда, ему не препятствовали выехать за границу. Он совершил турне по Прибалтике.
Куда еще Вольф мог выехать?
Либо в Германию, либо в Советскую Россию. В Чехословакию или за море путь тоже был заказан, так как господин Вайскруфт не заплатил ни гроша за сеансы Мессинга. Он остался гол как сокол, однако в суд обращаться не стал. По непроверенным данным, Вилли в ту пору очень нуждался в деньгах. Страховое общество обанкротилось, начальство интересовалось, каким образом суперагент Коминтерна сумел так ловко выскользнуть из-под его наблюдения, фюрер припомнил ему обещание приручить гаденыша и убедить его послужить Германии.
Карьера Вилли пошла под откос.
Для Вольфа же наступили смутные, малодоходные времена. Он благоразумно старался не высовываться, гастролировал по провинции, дожидаясь, когда судьба, обещавшая ему долгую и интересную жизнь, спасла бы его, оказавшегося в воде во время переправы через широкую быструю реку.
Часть III. Страна мечты
Чумой нашего времени является ирония. Ирония безжалостна, бесчеловечна, пуста, лишена способности творить. Она превращает человека в надменного скота, считающего допустимым оскорблять невинных, терзать слабых, насмехаться над мудрыми.
Идеи порождают товарищей, путешествия – друзей, власть – исполнителей, «измы» – рабов.
Глава I
Гром, грянувший над планетой, застал Мессинга в мелком провинциальном городишке неподалеку от Люблина. Это случилось 1 сентября 1939 года, в пять часов утра (4 часа 45 минут).
Местная газета, как это часто бывает, писала о чем угодно, только не о начале войны, поэтому в первые часы общество питалось исключительно радостными слухами. На улицах только и разговоров было о попытке немцев откусить Поморье, извечный кусок Речи Посполитой, и о том, как они получили «по зубьям». Паньство с восторгом обсуждало обещание маршала Рыдз-Смиглы[46] через пару недель напоить польских коней в Шпрее. Только к вечеру, когда в местечко доставили варшавские газеты, открылась подлинная картина катастрофы.
Ознакомившись с положением дел на фронте, Вольф потерял дар речи. С толпой беженцев, спасавшихся от вторжения, он бросился на восток. О причинах шока, испытанного Мессингом, пока умолчим, как умолчим о том, как на третий или четвертый день войны, добравшись до Брест-Литовска и увидев посты польской жандармерии на полграничном мосту, он оторопел и несколько дней томился на левом берегу Буга. Как несколько раз подходил к мосту и не решался перейти на другой – советский – берег. Мессинг не в силах объяснить, почему его бросало в дрожь от одной только мысли о необходимости предъявить документы.
Поведение Вольфа иначе как безумным не назовешь, но что вы хотите от человека, оказавшегося между двух огней, умеющего возводить страх в невычисляемую для обычного разумного существа степень. Человека, который свихнулся на мысли, что немцы предприняли вторжение с единственной целью схватить такого ничтожного вундермана, каким был Вольф Мессинг, посмевшего отказаться присягнуть на верность громыхавшему по всей Европе фашистскому «изму» и, более того, осмелившегося дать деру от его земного воплощения. Это маниакальное наваждение день и ночь преследовало Мессинга, и, если прибавить неотвязно добивавшие его картины круглосуточно дымящих печей, в которых сжигали трупы человеческих существ, может быть, кто-нибудь поймет горемыку, посочувствует ему.
Мессинга преследовали беспросветно-темные провалы распахнутых товарных вагонов, через которые на платформы сыпались груды людей – их сбивали в толпы и гнали сквозь зевы угловатых, очерченных в виде двух соединявшихся виселиц ворот. Над воротами вздымались издевательские надписи, напоминающие, что «труд делает свободным» или «каждому свое».
Его донимали отверстые пасти рвов, чье чрево заполнялось телами моих несчастных соотечественников вперемешку с тысячами гоев. При этом палачи воистину не разбирали, кто иудей, кто эллин, а кто славянин. Каждый получал аккуратную дырку в затылок. Вольфа выворачивало наизнанку от картин бушующего, вырвавшегося из-за горизонта тайны пламени, уничтожавшего целые города, и неважно – был ли это Сталинград или Гамбург, Дрезден или Смоленск. Огонь объял землю, и этот огонь люди развели собственными руками – точнее, руками всего лишь одного человека, старого знакомца Адди.
Все эти дни Вольф находился под нестерпимым гнетом голосов, требующих «примкнуть», «влиться», «защитить», «отстоять» и так далее, но в те дни ему более, чем когда бы то ни было, стало ясно, куда влекут зовущие, какого цвета флагами они подманивают непосвященных.
Их знамена были пропитаны кровью невинных.
Даже спустя двадцать лет, получив советский паспорт, поселившись в четырнадцатиэтажном доме возле московского Садового кольца, растворившись в небесной лазури, Вольф Мессинг бы никогда не признался в немыслимом для сознательного строителя коммунизма ужасе. Дело даже не злополучной подписке о неразглашении, которую ему пришлось заполнить в Ташкентском НКВД. Трудно пересчитать, на скольких подобных документах стоит его подпись. Куда более Мессига смущало другое обстоятельство – чем он может обосновать этот страх с научной точки зрения? Тем, что Гитлер и Сталин договорились выдать друг другу политических врагов и по окрестностям ходили слухи, будто на станции Брест-сортировочный состав с немецкими коммунистами, отправляемыми в Германию, уже поменял железнодорожные оси? Тем, что был уверен: любая проверка документов закончится для него посадкой в этот состав?[47]
Хвастунов, пренебрегающий советами, доносящимися с небес, относит такого рода соображения к смехотворным, изжившим себя предрассудкам. Он утверждает: вы
