— Восьмой легион тоже сеет ужас всеми возможными способами. Тоже транслирует свой собственный процент казней. Что-то я не заметил их осуждения.

— Хватит! — крикнул Гор. — Довольно, — сказал он ещё раз, уже куда тише и с заметным чувством сожаления. — Всего этого намного больше, чем достаточно. Мы видели достаточно, и достаточно знаем. Мортарион, ты сделал достаточно. — Гор на мгновение опустил голову, а затем поднял её, с сожалением и в то же время решимостью. — Наш Отец добивается Согласия всех обитаемых миров целям и мечте Империума. В этом мире есть Согласие, да вот только не той мечте. Вместо неё — лишь пустошь с населением, поглощённым страхом перед Империумом, перед воплощением смерти.

— Услышь и меня, Мортарион. Покорение Галаспара навеки останется трагедией Великого крестового похода. Его никогда не станут отмечать, как праздник. Империум будет трудиться поколениями, чтобы исправить всё то, что ты здесь натворил. Ты подвергнут осуждению, Мортарион, и твоё первое свершение будет отмечено трауром.

Жнец не сказал ничего. Он был спокоен в своём гневе, холодным, словно могила. «Это я тоже предвидел».

— Прощай же, Мортарион, — закончил Сангвиний. — Я прощаюсь с тобой. Сомневаюсь, что ты мне поверишь, но я не испытываю ни малейшего удовольствия ни от осуждения, ни от выполнения этой задачи. Надеюсь, что когда мы встретимся в следующий раз, ты согласишься, что наше решение в этот день было правильным.

Ангел поднялся на борт «Грозового орла». Гор, в свою очередь, задержался ещё на один миг.

— Пожалуйста, извлеки из этого урок, Мортарион. Пойми, что для тебя есть и иной путь.

Мортарион буравил взглядом своего брата, ожидая его ухода, и наконец Гор отвёл глаза и присоединился к Сангвинию на борту корабля. Тот с рёвом унёсся прочь, быстро набирая высоту.

Мортарион остался на месте, наедине со своим замогильным гневом.

Вокруг бушевал порывистый ветер, яд рябил в вечерней серости. Мортарион созерцал раскинувшийся внизу пейзаж с бескрайними просторами кратеров и обломков. Всё вокруг обратилось в руины, однако руины всё-таки были лучше Ордена. В подобном разрушении присутствовала своего рода чистота.

Что-то промелькнуло за спиной у Мортариона. Он развернулся и увидел двух освобождённых им людей, две прежние «рабочие единицы» Ордена — мужчину и женщину, чьи тела покрывало изрядное количество грязи. Мужчина поддерживал женщину, половина тела которой представляла собой мешанину шрамов от ожогов. Её правая рука превратилась в почерневший обрубок; правая нога была иссохшей и инфицированной, в скором времени её ожидала ампутация. Впрочем, некоторое лечение она всё-таки получила. Конец её руки скрывался под постоянной повязкой, а с ноги свисали слои рваных бинтов. Дегенеративное развитие её ран удалось замедлить, но не остановить до конца. Повреждения явно были результатом воздействия фосфекса. Женщина была одной из немногих выживших, проклятых тем, что они оказались достаточно далёко от дикого зелёного огня, чтобы тот не прикончил их и не положил тем самым конец их страданиям.

Мортарион услышал в своём разуме обвиняющий глас Сангвиния. «Посмотри только, что ты здесь натворил».

Рабочие остановились в нескольких метров от примарха; мужчина явно был слишком напуган, чтобы подойти ближе, и женщина отпустила его руку.

— Можешь идти, Скребок, — произнесла она невнятным голосом, ибо только левая сторона её рта двигалась. Мужчина отступил, поклонившись Мортариону, а затем убежал. Женщина, пошатываясь, сделала ещё несколько шагов, а затем упала на колени, прижавшись лбом к скалобетону крыши. — Мой господин, — начала она, — вы вернулись. Вы примете мой подсчёт?

— Твой подсчёт, — повторил её слова Жнец.

— Я выполнила отведённую мне задачу. Я считала каждый день и хранила надежду, что вы вернётесь, и я смогу доказать свою верность вашей заповеди.

— Можешь предоставить мне свой подсчёт, — позволил Мортарион. «Если бы ты только мог это видеть, Сангвиний. Для неё подсчёт имеет значение. Что бы ты сказал ей? Прогнал бы за то, что она не разделяет твой ужас?»

Она говорила, и её здоровый глаз источал слёзы благодарности. Представленное ею число было велико, внушительно для одного человека с её ранами.

— Ты отлично справилась, — похвалил женщину Мортарион. Ему было интересно чувствовать благодарность к этой оставшейся в живых несчастной. Она служила живым доказательством его правоты.

«Для тебя есть иной путь». Слова Гора обеспокоили Жнеца. Эта женщина, так отчаянно стремившаяся поделиться с Мортарионом результатами своего труда, продемонстрировала ошибочность братнина мнения, не правда ли?

Женщина потянулась, словно желала схватиться за край его плаща, но тут же отдёрнула изуродованную руку, не смея быть столь самонадеянной.

— Мой господин… — начала она.

— Тебе чего-то хочется? — поинтересовался Мортарион.

— Возьмите меня с собой, господин, — взмолилась женщина. — Примите к себе на службу. — Она подняла взгляд, сверкая здоровым глазом. — Пусть все, кто увидят меня, познают вашу заповедь.

Мортарион посмотрел на неё сверху вниз, и его душу переполняла смесь благодарности и гордости. «Эта смертная, такая маленькая и слабая, станет оправданием для моих поступков…»

«Она станет моим апостолом и выучит мои заповеди. Почему бы и нет? Они справедливы не только в отношении моих сыновей».

— Как тебя зовут? — спросил примарх.

— Орден отметил меня номером.

— Этого номера больше нет. Не желаю и слышать об этом. Ты предоставила мне свой подсчёт, и это единственное число на Галаспаре, которое имеет значение, поскольку оно знаменует собой конец того, что было раньше.

Рабочая сделала тяжёлый, прерывистый вдох.

— Другие зовут меня Копалкой.

— Ты решила оставить это имя?

Она покачала головой.

— Оно недостойно той службы, которую я ищу.

— Недостойно, — согласился Мортарион, — зато достойна ты. Итак, я нарекаю тебя Кинис[3] и принимаю твою службу.

Кинис зарыдала от благодарности и сумела подняться на одной здоровой ноге. Пускай её тело превратилось в развалины, она обрела свободу от оков Ордена.

«Вот тебе и ответ, Сангвиний. Вот тебе оправдание, Гор».

Ветер усилился, и его вой был частью триумфа. В пейзажах Галаспара не было никакой трагедии. Они символизировали победу.

«Величие опустошения».