Шрифт:
Закладка:
Проработал в этой должности, правда, всего несколько месяцев, пока был там редактором мой фактический крестник Саша Олеск. Оставил Саша, белорус по национальности, и в моей памяти добрый след. Поскольку, получив волю на творчество, а потом уйдя сгоряча после тяжёлой болезни из газеты «Красное знамя», я фактически остался без средств к существованию: сбережений у нас не было при тех-то советских мизерных зарплатах, и никакой подходящей синекуры для меня не нашлось ни в районе, ни в крае, чтобы можно было как-то сводить концы с концами и не обременять особенно семью. Да и не просил я себе никогда никаких поблажек или даровых вознаграждений, хотя всегда сам старался помогать людям творческой души. А он мне всё-таки нашёл способ хоть как-то помочь в трудное для меня время. Как говорят: мал золотник, да дорог. А после окончания отопительного сезона, как я уже и говорил выше, Саша снова принял меня в штат редакции, но теперь уже на должность заведующего отделом промышленности. Прошло ещё несколько месяцев, и мы его с добрыми пожеланиями проводили на Балтику, потом пробежали год за годом почти два десятилетия до моего ухода на «заслуженный отдых», то бишь на пенсию, и уж довольно далеко от этих таких благословенных для нашей семьи мест я вдруг обнаружил в своей трудовой книжке одну существенную неточность: в ней не было записи о моей работе кочегаром, а значилось, что весь отопительный сезон я числился… штатным литературным работником. Настоящий, хоть и маленький, но нравственный подарок из далека-далёка! Пустячок вроде бы, а приятно. И вспомнилось сразу, что весь тот свой отопительный сезон я был для Саши Олеска совсем не кочегаром, а скорее всего наставником в новых для него редакторских делах и даже, может быть, в тонких нравственных нюансах системы взаимоотношений с возглавляемым коллективом. В каждое моё дежурство он хотя бы на несколько минут, но забегал ко мне в пыльную кочегарку, делился новостями, нередко спрашивал совета по тем или иным проблемным вопросам, которых у любого редактора никогда не бывает мало, а для новичка в этой должности – тем более. И до сих пор я уверен: сделай человеку добро, хоть и незначительное по твоему собственному убеждению, и оно к тебе бумерангом обязательно вернётся, хоть ты об этом не помышляешь даже. Аксиома вроде бы, а вот и на тебе – неожиданность всё-таки, да ещё и приятная…
Но когда после его ухода во флотскую журналистику был назначен новый редактор, то я уже совсем скоро понял, что и мне отсюда пора уходить. Николай Бобков прибыл к нам по направлению крайкома партии из самых медвежьих мест на севере Приморья – там, в таёжном Красноармейском районе, он несколько лет был редактором местной газеты «Коммунист». Не знаю, кем он работал прежде, но с первой же встречи с ним я понял, что журналист-то он совсем никакой. А вот амбициозность его просто через край перехлёстывала. Сам я человек достаточно терпеливый вроде бы, порой даже очень покладистый, но, когда он, хронически не дружащий с нормальным печатным словом, что видно практически каждому работающему под его водительством, как говорится, даже невооружённым глазом, тут же начал меня учить, как надо писать и о чём, я принял все эти его неуклюжие и неумные менторские попытки за глубокое личное оскорбление. И сразу же написал заявление об увольнении по собственному желанию.
Мои бывшие коллеги, в основном, толковые ребята и вполне опытные журналисты, с пониманием оценили этот мой поступок – они тоже сразу раскусили своего нового шефа, и им немного понадобилось времени, чтобы оценить и истинный уровень его профессионализма, и просто человеческих качеств. При расставании они сами начали мне обо всем этом говорить. А я-то как мог здесь выправить ситуацию? Просто выразил им сочувствие и посоветовал всегда держаться вместе, никогда не сдавать принципиальные свои позиции…
9
Да, звёзды в этом году для меня всё-таки сложились довольно неудачно. И вот ещё почему: в начале октября 1977 года из Лесозаводска пришла телеграмма, известившая нас о серьёзной болезни отца.
После смерти мамы в мае 1966 году он по-прежнему жил в этом городке на берегах Уссури, и сколько мы ему ни предлагали перебраться к нам, он только посмеивался, говоря, что обременять нас не хочет, а тут для него и любимая рыбалка в двух шагах от дома, и не очень обременительная работа совсем рядом, которая вкупе с вполне приличной пенсией, заработанной на северах и на оловянном руднике на Хрустальном, обеспечивала достаточно достойное существование. Он женился на доброй женщине по имени Анастасия, всегда приветливо встречающей нас, когда мы всем семейством наезжали в гости. Она любила рассказывать, что почти до самой пенсии проработала на амурских рыбных промыслах и переехала в Лесозаводск совсем недавно. Жили Анастасия и отец в полном согласии и достатке. Была у неё и взрослая дочь, которая жила недалеко от них и работала в одном из цехов на Уссурийском деревообрабатывающем комбинате. Одна из заводских проходных находилась совсем недалеко от домика матери, и дочь часто забегала в гости к «молодожёнам», чтобы помочь чем-то по дому или просто навестить стариков. Ну и мы как-то тоже успокоились, убедившись, что живут они дружно и в полном достатке, что отец мой не обделён вниманием и заботой.
Однако лет через 6–7 после непродолжительной болезни и неожиданно для нас умерла Анастасия. Отец похоронил достойно вторую жену и через некоторое время сошёлся с другой тоже одинокой пожилой женщиной, которую, так уж случилось, тоже звали Анастасией. Но кроме имени с прежней его спутницей жизни сходства практически не было никакого. Эта бабушка
