Трамвай, гремя заиндевелыми внутренностями, плывет сквозь утреннюю темноту. Салон пуст, и угрюмый водитель не объявляет названий остановок. Глаза слипаются — всю ночь я наблюдала за неискренним весельем и ужимками артистов, потом их сменили зарубежные клипы времен моего детства. Я так и не решилась притулиться на диване рядом с уснувшей мамой и, как только пошел первый транспорт, быстро сбежала домой. Дышу на стекло — островок постпраздничного притихшего мира проясняется и вновь затягивается белыми узорами. Все пройдет, время вылечит и меня. Воспоминания настойчиво просятся наружу, заполняя и разрывая грудную клетку.

Выбор, что я сделала летом, задыхаясь от любви и зноя, был присвоенным, чужим, нечестным.

Ви вернулась. Все встало на места.

Сегодня ей исполняется восемнадцать — возраст, когда открываются все двери, сбываются мечты, ослабевают запреты, и можно больше ни от кого не зависеть, жить и радоваться. Накануне такого волшебного дня я оставила ее, раздавленную и обиженную, совершенно одну.

Сонный, превратившийся в вату мозг, ищет нелепые оправдания, тупой невидящий взгляд застыл на надписи «Запасный выход», губы еле слышно шепчут:

— Прости за вчерашнее, Ви, но я должна была поздравить маму, какая бы она ни была. Прости, Ви! Сочувствую: Че обошелся с тобой жестоко… Что? Кто это? Действительно, кто это… Я тоже больше не знаю. С днем рождения, Ви! Я рада, что ты вернулась!

Невесело усмехаюсь — снова ложь в моем исполнении, Ви не поверит ни единому слову. Но у меня нет сил притворяться.

Едва не проспав остановку, в последний момент вскакиваю и на ходу выпрыгиваю из трамвая. Дома, справившись со скрипучей дверью и бросив ключи на полочку, я прохожу в сумрачную холодную комнату и, не снимая джинсов и свитера, падаю вниз лицом в подушки.

* * *

Цветы завяли — стараюсь на них не смотреть. Скомкала пахнущую уютом толстовку и прячу в глубину шкафа. Теперь ничто не напоминает о прошлом, лишь рисунок на стене — несбывшиеся мечты, неведомые миры, перспективы и дали — немым укором нависает надо мной.

Да, мне пришлось поступить жестоко, но так будет лучше всем: мне и Ви, близнецам, их нервной бледной маме и… и, конечно же, их старшему брату.

Первое солнце нового года закатилось, так и не застав меня в сознании, и вновь сгустились синие сумерки. Дневной сон не пошел на пользу — раскалывается голова, чудовищная боль в груди стремится к новым, еще непознанным пределам. Только теперь проясняются масштабы бедствия: я потеряла Че. Рухнул мой мир.

Над головой слышны голоса и монотонная незнакомая музыка, шаги и смех. Ви болтает с кем-то по телефону. А я нахожу и быстро отключаю свой. Иду в прихожую, залезаю в красивый, но никчемный пуховик и, забив на шарф и шапку, выхожу в подъезд. В полутьме держась за перила, по бетонным ступеням спускаюсь во двор, на мороз.

К вечеру люди пришли в себя и вновь погрузились в веселье — в дымном небе над городом взрываются запоздалые фейерверки, пьяные вперемешку с детворой катаются с горок, поют, поздравляют прохожих, трусливо не желая признавать, что праздник прошел. Я брожу по улицам, где все напоминает о…

По этим старым дворам мы осенними вечерами гуляли под одним зонтом, на этой лавочке разговаривали, вглядываясь в черную летнюю ночь, в этом магазине, под удивленные взгляды продавцов, катались на тележке среди стеллажей и громко смеялись, вон к той остановке спешили по утрам, взявшись за руки и потешаясь над заспанными лицами друг друга.

Рядом со мной был тот, кто без слов понимал, кто знал меня и не раз спасал от себя самой и ужасов реальности, тот, кто разделил со мной страхи, беды и радости, и саму жизнь. Он ушел гордо, с высоко поднятой головой, снова выдержал удар и не подал вида.

Че был прав. Я бросила его не из-за вины перед подругой или открывшихся перед ним возможностей. Я бросила его, чтобы очистить свою совесть. Мне стала не нужна его любовь, я искала повод избавиться от нее, чтобы снова стать правильной и хорошей.

* * *

Бессмысленные блуждания завершились у дверей родного подъезда. Сижу на промерзших досках лавочки. Слезы, запоздалые и бесполезные, текут по щекам.

Я не должна была с ним так поступать. Я раскаиваюсь в том, что сделала. Мы могли бы плечом к плечу дать бой обстоятельствам, но я не захотела этого сделать.

Нужно было не застывать в любви янтарем, а с благодарностью принимать ее и отдавать взамен, верить и доверять, вместо того чтобы искать в себе изъяны. Оторваться от земли и лететь, а не убегать и прятаться.

Выходит, я никогда по-настоящему не любила его?

Окна третьего этажа, холодно-темные, смотрят на меня свысока, мороз крепчает, онемели уши и пальцы рук, на смену отчаянию приходит смертельная безучастность. Хочется спать, и я покорно закрываю глаза.

— Эй, мальчик! — знакомый голос возвращает меня с того света. — Что с тобой? Как тебя зовут?

Вздрогнув, поднимаю голову — Ви задорно хохочет, ее взгляд расфокусирован, изо рта вылетают облачка пара с запахом спиртного и сигарет.

— Таня? Ну и уебище же ты лесное, Таня! — Звонкий хохот перерастает в истерический: она воссоздала сцену нашего знакомства и детали, которые я предпочла забыть. Ей смешно. Злость подступает к горлу. — Ох, конечно же, я имела в виду «солнышко лесное», не знаю, что тебе там послышалось…

Считаю про себя до десяти, кисло улыбаюсь:

— Хватит прикалываться, Ви! С днем рождения… Ты где так напилась?

— Имею право! Ты же весь день меня игноришь. Кстати, меня сегодня бывший поздравлял! Просил прощения. — Она икает и хватается за мое плечо. — Не Че, другой. Пойдем, подруга, это надо отметить! Мама до утра свалила к родственникам, а у меня есть еще!

В доказательство Ви трясет сумкой.

* * *

— Ну скажи: ты ведь все эти годы была уверена, что тебе тогда послышалось? — В уютной, хорошо освещенной гостиной Ви с грохотом ставит на стеклянный столик бутылку шампанского, выворачивает сумку, и из нее вместе с мусором и фантиками выпадают зажигалка, пачка сигарет и две плитки любимого Ви белого шоколада. — Ну конечно же, ну конечно же я назвала тебя Солнышком, ведь я же хорошая, да?

Она неловко валится в одно из двух кресел, прищурившись, наблюдает за мной.

— Ты несешь пьяный бред. Угомонись! — через несколько глубоких вдохов отзываюсь я.

— Ну да, пьяницы же все хорошие, ты их любишь… Родословная обязывает! — хихикает она.

— Завались уже, Ви! — Оскроблений на сегодня достаточно, я взрываюсь, и аккуратно выщипанные брови Ви взлетают вверх.

— О, опять огрызаешься? — В секундном ступоре я жду, что она обиженно надует губы, но этого не происходит.