— Сергей, веди себя прилично, не актерствуй.

Но тот, с пафосом в голосе, произнес:

— Я странен, а не странен кто ж?

Тот, кто на всех глупцов похож…

Это откуда? Кажется, из Грибоедова. Точно, Актер Актерович. Играет и на сцене, и вне сцены. Или это у парня просто нервное?

Выждав толику времени, сообщил:

— Возможно, вы уже знаете, что смерть госпожи Эккерт — это не несчастный случай, а преступление. Кто-то (хотел сказать — кто-то из вас, но не стал, сами догадаются) зарядил револьвер боевыми патронами.

М-да… Пожалуй, моя затея не удалась. Я-то полагал, что злоумышленник себя чем-то выдаст, но нет. Все сидели с одинаково ошарашенным видом.

— И кто это сделал? — робко поинтересовалась Тенина.

— Пока я об этом не знаю, но с вашей помощью обязательно узнаю, — пообещал я, в который раз посетовав, что нет в гримуборных видеокамер, да и отпечатки пальцев снять невозможно. — Очень надеюсь на вашу откровенность.

— Вчерашнего дня случилась за городом драка, — поехал туда для порядка, а возвратился пьян, — глубокомысленно изрек Кубланский.

Но на сей раз я уже не выдержал.

— Молодой человек, — обратился я к актеру, хотя он был меня старше года на четыре, а то и на пять. — Если вы не можете удержаться от цитат, то цитируйте хотя бы Шекспира на английском языке.

— Отчего на английском? — с удивлением спросил Кубланский. Кажется, от моего предложения с него даже спала нервозность.

— Чтобы присутствующим было непонятно, что вы сказали, — любезно пояснил я. — Авось и решат, что высказали нечто умное.

Кубланский порывался сказать еще что-то — может, цитатку из «Бедной Лизы», но я пресек его поползновения.

— Хватит. — достаточно жестко оборвал я актера. — Вам делать нечего, а у меня служба. Итак, господа, сейчас я побеседую с каждым из вас. — Подумав, где бы мне устроить допросную, спросил у Чижакова: — Степан Леонидович, в вашей комнате есть письменный стол?

— Имеется, — кивнул импресарио, переглянулся с госпожой Тениной, потом забеспокоился. — Но в моей комнате, наверное, будет неудобно?

Я только отмахнулся. Какие уж тут удобства? Если бы не требовалось окунать перо в чернильницу, я бы и на коленке записал показания. Но на столе гораздо сподручнее.

Войдя в сопровождении импресарио в его нумер, понял причину беспокойства. Судя по некоторым женским вещам — панталончикам и подвязкам, Степан Леонидович занимал комнату не один. Госпожа Тенина, шедшая следом, быстро, но без суеты и малейшего смущения, сунула свои вещи под одеяло. Я же сделал вид, что ничего не заметил. Заняв имевшийся в комнате стул, установил табурет и принялся раскладывать свои канцелярские принадлежности.

— Прошу прощения, что доставил вам неудобства, — извинился я и перед импресарио, и перед актрисой. — Но сами понимаете, служба-с. Что ж, наверное мы и начнем с госпожи Тениной?

Актриса Тенина оказалась Ниной Порфирьевной Затыкиной, тридцати восьми лет от роду, крестьянкой Олонецкой губернии, да еще и вдовой. Что ж, в артисты идут не только мещане, дворяне и потомственные почетные граждане, но и крестьяне. Допустим, в юном возрасте подалась девушка в горничные или в няньки, а потом так и застряла в городе, отыскав свой собственный путь на сцену. Беда только, что крестьянам приходится продлевать свои паспорта каждые полгода, но если договориться с исправником, то можно делать это без проблем. Была бы Затыкина девицей, так и вообще бы ей паспорт никто не выдал, а вдовам — вполне возможно.

Нина Порфирьевна поведала, что Машенька была замечательной женщиной, нежно любящей своего мужа, оставленного в Ярославле, но также любящая сцену и возможность выступать перед публикой любом помещении — хоть на сцене столичного театра, а хоть бы и в сарае. Заметно, что она очень переживала из-за супруга, но никогда ни с кем это не обсуждала. Врагов у нее нет, никогда не было. Но и близких друзей тоже нет. Романов, пусть даже мимолетных, она себе не могла позволить.

— Она даже никогда и ни с кем не кокетничала, — с неким удивлением присовокупила госпожа Тенина.

Что ж, очень похвально, если женщина любила мужа и оставалась ему верна. А любовь к профессии? Н-ну, и так тоже бывает.

От господина Эккерта я ждал нечто большего, нежели от Тениной, но, к моему удивлению, старший брат не сумел рассказать о сестре ничего интересного. Узнал только, что род Эккертов играет на сцене еще со времен Федора Волкова[1]. И прадед был актером, и дед, и отец с матерью. И он сам, и сестра, что называется «выросли за кулисами». И мужа своего, в ту пору поручика, Мария хотела приобщить к сцене, но Ипполит Свистунов оказался бездарен, поэтому пошел в чиновники, заняв в канцелярии Ярославского губернатора какой-то пост.

В Петербурге, во время окончания гастролей, сестра жила отдельно от него, в меблированных комнатах, потому что у него имеется двое детей, а квартирка маленькая. Сестра иной раз выручала брата деньгами, причем, не требовала возвращения долгов.

Отношения с сестрой у него были замечательными, но особой близости не было. Мария, со слов Николая Эккерта, была «молчаливая штучка», не любившая делиться своими личными переживаниями ни с кем, даже с братом. Он даже не знает — вела ли сестра переписку с мужем, бывал ли тот в Петербурге. Мария очень любила Ипполита, об этом он знал, но это и все.

По правде-то говоря, мне становился все симпатичней и симпатичнее образ погибшей актрисы. Уважаю людей, которые не любят болтать о самом себе.

— Скажите, а кто-нибудь из артистов не был влюблен в вашу сестру? — поинтересовался я.

— Да как же не был? Да за Машкой сам Давыдов ухаживал, так она ему даже не улыбнулась. И цветы, что он ей посылал, обратно возвращала. Никто же не говорил, чтобы она в постель с ним ложилась, но хотя бы уважение-то могла проявить? А я Давыдова знаю, он с нами пару лет ездил, когда Степан нашу труппу создавал. Но не любит он странствий, что тут поделать?

Кто такой Давыдов я не знал, но на всякий случай, со значением покивал[2]. А странствий я и сам не люблю. Спать невесть где, питаться невесть чем…

— Я убедился, что ваша сестра была очень талантливой актрисой. Ей бы в Мариинке играть. Как вы думаете, отчего ей роли не давали? —